«Неточка Незванова»: краткое содержание повести Достоевского

Неточка Незванова — молодая женщина, которой хватило сил для плавания по бурному житейскому морю. Она вспоминает свое детство, свою чердачную комнату в бедном квартале, с которым связаны ее первые воспоминания о тяжелой жизни. Это своего рода автобиография.

Жизнь на чердаке уныла и беспросветна, время от времени ее разнообразят только шумные скандалы между отчаявшейся от нищеты матерью Неточки и ее отчимом — скрипачом, который нигде не работает. Уже в восьмилетием возрасте восприимчивая Неточка считает, что ее дом — это череда вечных и невыносимых страданий. Эта беспросветная жизнь, эта тяжелая и затхлая атмосфера загоняют ее в угол, и совершенно бессознательно девочка ищет спасение в мечтаниях.

Каждый вечер она мечтает о «богатом доме с красными занавесами», который виден из ее окна. В этом доме тепло, светло и шумно, там всегда весело и празднично. Неточка теряет грань между сном и явью, она мечтает о том, что когда-нибудь она поселится в этом доме с красными гардинами. Все больше и больше она живет своими грезами.

Неточка испытывает какую-то странную любовь по отношению к своему отчиму Егору Ефимову. Хотя тот и является причиной несчастной жизни Неточки и ее матери, ей становится жаль этого человека, ей нестерпимо хочется утешить его. В душе девочки просыпается потребность любить, но у нее нет друзей и подруг, и эта потребность реализуется в любви к отчиму. Ей приходит в голову такая фантазия, что мать является помехой ее счастью, и она даже начинает желать ее смерти. Когда матери не было дома, она совершенно серьезно уверяет отчима, что «когда умрет матушка, то мы уже не будем жить на чердаке, что он куда-то поведет меня, что мы оба будем богаты и счастливы». Ее душевное состояние внушает опасения.

Потом мать и отчим один за другим умирают, саму Неточку поражает тяжкий недуг, но добрый князь Х-ий и его семья спасают Неточку, она потихоньку выздоравливает и через какое-то время избавляется от своих болезненных фантазий.

«Неточка Незванова»: анализ произведения

Подробное описание болезни Неточки и ее выздоровления показывает, что, еще будучи молодым, Достоевский глубоко проник в самые глубины детского сердца. Пребывая на затхлом чердаке, впечатлительная девочка не по возрасту рано постигает трагедию человеческой жизни, и Достоевский смог вообразить, какими фантазиями пленялось сердце девочки.

В произведениях Федора Михайловича часто появляются несчастные дети. И хотя для их возраста веселая игра является самым естественным занятием, с малых лет их постигают несчастия. Их беззащитное тельце брошено в этот безжалостный мир, они испытывают совершенно недетские страдания, они безмолвно погибают под ударами судьбы. Уже в дебютном произведении «Бедные люди» встречается эпизод, когда сынишка бедняка Горшкова тихо умирает от слабости. В «Ёлке и свадьбе» появляется мальчик, которого заставляют думать, что лучше бы он умер.

В «Мальчике у Христа на ёлке» («Дневник писателя», январь 1876 г.), появляется шестилетний мальчик. Он, несмотря на зимнюю стужу, одет в самую скверную одежонку. Он выбирается из своей темной подвальной комнаты и идет по трескучему морозу. В этой комнате вроде бы спит его мать, но на самом деле она уже умерла. Мальчик видит, как за окнами богатой усадьбы играют его сверстники. Он подходит ближе и, не помня себя, входит в дом через ярко освещенный подъезд. Его немедленно выгоняют. Мальчик продолжает бродить по холодным улицам. Никто из взрослых не окликает его. На следующее утро во дворе какой-то усадьбы обнаружили его замерзшее тело.

Дети, которые, подобно Неточке, вынужденной в своей малости нести бремя несчастной судьбы из-за отчима и рано сталкиваться с трагедией человеческой жизни, появляются и в «Униженных и оскорбленных» (Нелли), и в «Вечном муже» (Лиза), и в «Братьях Карамазовых» (Илюша). Неточке повезло и она спаслась, но несчастные у Достоевского обычно так и умирают несчастными.

Федора Михайловича называют специалистом по несчастьям и страданиям. Их выразителем в крайней форме являются беспомощные дети — они страдают, не в силах сопротивляться или воззвать о помощи. В «Братьях Карамазовых» есть глава «Бунт», где Иван Карамазов настолько переживает из-за страданий невинных детей, что проклинает этот созданный всемогущим Богом мир. Протест Ивана против такого «абсурда» является выражением гуманистического мировоззрения Достоевского, что вызывало сочувственный отклик у многих его читателей.

Достоевский последовательно изображал страдания детей. Он вообще обладал обостренным восприятием по отношению к страданиям и не мог удовлетвориться изображением несчастий и страданий одних лишь взрослых. Ведь взрослые не могут страдать с такой детской непосредственностью. Дети же ужасно страдают даже от таких обид, которые впоследствии кажутся просто царапинами. Достоевского привлекала чистота детских страданий, он умел слышать вопли этих безропотных созданий.

При чтении «Неточки Незвановой» обращаешь внимание на еще одну сторону детской жизни. Это отношение ребенка к смерти родителей. То, что Неточка в детском возрасте бессознательно желала смерти своей матери, оставило в ее душе глубокую рану. В журнальном варианте «Неточки Незвановой» появляется мальчик Ларенька. Он думает, что является причиной внезапной смерти своих родителей, жестоко мучается от угрызений совести, хиреет. Таким образом, в начальном варианте «Неточки Незвановой» тема детской ответственности за смерть родителей появляется дважды.

Когда Достоевскому было семнадцать лет и он учился в Военно-инженерном училище, в своей деревне внезапно скончался его отец. Считается, что его убил крепостной человек. Достоевский отца не любил. Тот был человеком со сложным характером: постоянно жаловался своей жене Марии, что он неудачник, мучил ее подозрениями в том, что она беременна не от него.

Зигмунд Фрейд допускал, что Достоевский желал отцу смерти. Можно сказать, что младший сын Иван из «Братьев Карамазовых», который тайно желал смерти своему отцу Федору, — это автопортрет писателя. Догадка Фрейда, может быть, и верна. В любом случае, Достоевского с молодых лет волновала тема ответственности ребенка за смерть родителей.

В произведениях Федора Михайловича появляется один пугающий образ. Я называю его «хохочущим стариком». Есть он и в «Неточке Незвановой». Когда добрый князь Х-ий спас Неточку, и она находилась на излечении в его доме, однажды ночью она вспоминает о своем отчиме и чуть не сходит с ума. В этот момент ей является «хохочущий старик». Такие же горящие глаза «хохочущего старика» появляются и в «Хозяйке», и в «Униженных и оскорбленных», и в «Преступлении и наказании». Кажется, что этот старик владеет тайной того, кто смотрит на него, кажется, что он — его злейший враг. Все те, кто повстречался с этим взглядом, испытывают непреодолимый ужас — они словно цепенеют или же теряют сознание. Это нечто такое страшное, на что невозможно смотреть хоть сколько-то долго. Молодой писатель Иван Петрович из «Униженных и оскорбленных», который, несомненно, является двойником самого Достоевского, подвергается нападению «хохочущего старика». Писатель испытывает «мистический ужас», который напоминает ему ужас человека, который боится покойников.

Среди персонажей Достоевского множество таких, кто мучается от страха перед смертью — начиная от Вареньки Доброселовой из «Бедных людей» и кончая Федором Карамазовым из «Братьев Карамазовых. Свидригайлову из «Преступления и наказания» и Ипполиту из «Идиота» «хохочущий старик» не является, но о близости смерти им возвещают видения пауков и скорпионов.

Каждый раз, когда у Достоевского случался эпилептический припадок, он неизменно ощущал приближение смерти. Федор Михайлович хорошо знал, что такое свет и что такое тьма, и этот «хохочущий старик» был еще одним ярким олицетворением смерти, ощущение которой всегда было живо в его сердце.

Как в Неточке образ смерти связывался со смертью от безумия ее отчима Ефимова, так и в Достоевском страх смерти связывался с насильственной смертью его отца. Его жена Анна Григорьевна свидетельствует, что писатель страшно боялся увидеть во сне своего отца. В письме к ней Достоевский писал: «...я сегодня ночью видел во сне отца, но в таком ужасном виде, в каком он два раза только являлся мне в жизни, предрекая грозную беду, и два раза сновидение сбылось» (28 апреля 1871).

В «Неточке Незвановой» есть еще одна тема, которая заинтересует читателя. Это страстное желание соединиться, которое возникает между девочками.

Дочь князя Х-го, Катя, прелестная девочка того же возраста, что и Неточка, становится ее подругой. Возможно, писатель хочет сказать, что у обеих девочек до сих пор не было подруг по играм, но все равно эта близость выглядит несколько странной. Девочки лежат, обнявшись, в кровати Кати, осыпают друг друга поцелуями, признаются в любви, плачут и смеются, словно безумные.

Девочки, каждая из которых была до этого погружена в мир фантазий, наконец-то обнаружили того, кто понимает ее истинные желания, и, восполняя прежнюю пустоту, они с жадностью притягивают друг друга к себе, отдают себя, в каком-то безумном порыве мечтают о том, чтобы стать одним целым.

В начале «Слабого сердца», написанного за год до «Неточки Незвановой», подробно описано, как два молодых друга резвятся, словно щенки; один даже носит на руках другого, что является непосредственным выражением их дружеской приязни. Ордынов и Катерина из «Хозяйки», исступленно и страстно желают через любовь стать одним, причем сцена лишена налета чистой сексуальности. Мечтатель из «Белых ночей», не имевший прежде друга, перед которым можно было бы выговориться, встречает Настеньку, и теперь их свидания проходят на таком подъеме, что читателю остается только удивляться слиянности их сердец.

В Достоевском присутствует не только страх перед смертью и отчаянное одиночество, в нем есть и завораживающая тяга к единению. Это не привычная любовь между мужчиной и женщиной, скорее, это всепоглощающая жажда к полному единению тела и духа. Сбросить все покровы, обнажиться, отринуть себя, по неведомой причине загореться предчувствием великой радости, слиться воедино, стать чистым «одним» — вот что такое эта жажда. Невольно вспоминаешь «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, где между Хитклифом и Кэтрин возникает такая же любовь, требующая такого же единения, недоступного в этом мире. Нам, современным читателям, разговоры между Ордыновым и Катериной напоминают бред, но их страстные речи имеют истоком именно такую жажду единения. У молодого Достоевского были близкие друзья-мужчины, но никакого опыта любви к женщине он не знал. Не было у него и желания обзавестись женщиной для того, чтобы жить с ней. Только в тридцать три года он впервые страстно полюбил Марию, у которой был ребенок. Тогда он воображал в ней «младшую сестру», обладающую безграничной, по-детски доброй душой. В письме к А.Е. Врангелю (от 23 марта 1856) он признавался, что если он потеряет этого «ангела», то или сойдет с ума, или бросится в Иртыш. Это не обычная любовь, а страстная, всепоглощающая жажда слиться с «прекрасным человеком», нарисованная его воображением.

Алёша и Наташа из «Униженных и оскорбленных», Мышкин и Настасья Филипповна из «Идиота» свидетельствуют о том же. Достоевский изображал и отношения, похожие на те, которые бывают у обычных людей, но и здесь это не просто любовь между мужчиной и женщиной, суть этой любви состоит в желании отказаться от себя и стать одним. Это желание чересчур сильно, и женщины сходят с ума. Герои Достоевского не способны наслаждаться спокойной любовью, они не стремятся к тому, чтобы любовь вызрела до состояния уютного семейного гнездышка.

Признания в любви Неточки и Кати — это не лесбийская любовь, их отношения — того же сорта, что и диалоги между Мечтателем и Настенькой, они суть выражение тяги Достоевского к единению сердец.

— Отца моего я не помню. Он умер, когда мне было два года. Мать моя вышла замуж в другой раз. Это второе замужество принесло ей много горя, хотя и было сделано по любви. Мой отчим был музыкант. Судьба его очень замечательна: это был самый странный, самый чудесный человек из всех, которых я знала. Он слишком сильно отразился в первых впечатлениях моего детства, так сильно, что эти впечатления имели влияние на всю мою жизнь. Прежде всего, чтоб был понятен рассказ мой, я приведу здесь его биографию. Всё, что я теперь буду рассказывать, узнала я потом от знаменитого скрипача Б., который был товарищем и коротким приятелем моего отчима в своей молодости. Фамилия моего отчима была Ефимов. Он родился в селе очень богатого помещика, от одного бедного музыканта, который, после долгих странствований, поселился в имении этого помещика и нанялся в его оркестр. Помещик жил очень пышно и более всего, до страсти, любил музыку. Рассказывали про него, что он, никогда не выезжавший из своей деревни даже в Москву, однажды вдруг решился поехать за границу на какие-то воды, и поехал не более как на несколько недель, единственно для того, чтоб услышать какого-то знаменитого скрипача, который, как уведомляли газеты, собирался дать на водах три концерта. У него был порядочный оркестр музыкантов, на который он тратил почти весь доход свой. В этот оркестр мой отчим поступил кларнетистом. Ему было двадцать два года, когда он познакомился с одним странным человеком. В этом же уезде жил богатый граф, который разорился на содержание домашнего театра. Этот граф отказал от должности капельмейстеру своего оркестра, родом итальянцу, за дурное поведение. Капельмейстер был действительно дурной человек. Когда его выгнали, он совершенно унизился, стал ходить по деревенским трактирам, напивался, иногда просил милостыню, и уже никто в целой губернии не хотел дать ему места. С этим-то человеком подружился мой отчим. Связь эта была необъяснимая и странная, потому что никто не замечал, чтоб он хоть сколько-нибудь изменился в своем поведении из подражания товарищу, и даже сам помещик, который сначала запрещал ему водиться с итальянцем, смотрел потом сквозь пальцы на их дружбу. Наконец, капельмейстер умер скоропостижно. Его нашли поутру крестьяне во рву, у плотины. Нарядили следствие, и вышло, что он умер от апоплексического удара. Имущество его сохранялось у отчима, который тотчас же и представил доказательства, что имел полное право наследовать этим имуществом: покойник оставил собственноручную записку, в которой делал Ефимова своим наследником в случае своей смерти. Наследство состояло из черного фрака, тщательно сберегавшегося покойником, который всё еще надеялся достать себе место, и скрипки, довольно обыкновенной с виду. Никто не оспаривал этого наследства. Но только спустя несколько времени к помещику явился первый скрипач графского оркестра с письмом от графа. В этом письме граф просил, уговаривал Ефимова продать скрипку, оставшуюся после итальянца и которую граф очень желал приобресть для своего оркестра. Он предлагал три тысячи рублей и прибавлял, что уже несколько раз посылал за Егором Ефимовым, чтоб покончить торг лично, но что тот упорно отказывался. Граф заключал тем, что цена скрипки настоящая, что он не сбавляет ничего и в упорстве Ефимова видит для себя обидное подозрение воспользоваться при торге его простотою и незнанием, а потому и просил вразумить его. Помещик немедленно послал за отчимом. — Для чего ж ты не хочешь отдать скрипку? — спросил он его, — она тебе не нужна. Тебе дают три тысячи рублей, это цена настоящая, и ты делаешь неразумно, если думаешь, что тебе дадут больше. Граф тебя не станет обманывать. Ефимов отвечал, что к графу он сам не пойдет, но если его пошлют, то на это будет воля господская; графу он скрипку не продаст, а если у него захотят взять ее насильно, то на это опять будет воля господская. Ясное дело, что таким ответом он коснулся самой чувствительной струны в характере помещика. Дело в том, что тот всегда с гордостию говорил, что знает, как обращаться со своими музыкантами, потому что все они до одного истинные артисты и что, благодаря им, его оркестр не только лучше графского, но и не хуже столичного. — Хорошо! — отвечал помещик. — Я уведомлю графа, что ты не хочешь продать скрипку, потому что ты не хочешь, потому что ты в полном праве продать или не продать, понимаешь? Но я сам тебя спрашиваю: зачем тебе скрипка? Твой инструмент кларнет, хоть ты и плохой кларнетист. Уступи ее мне. Я дам три тысячи. (Кто знал, что это такой инструмент!) Ефимов усмехнулся. — Нет, сударь, я вам ее не продам, — отвечал он, — конечно, ваша воля... — Да разве я тебя притесняю, разве я тебе принуждаю! — закричал помещик, выведенный из себя, тем более что дело происходило при графском музыканте, который мог заключить по этой сцене очень невыгодно об участи всех музыкантов помещичьего оркестра. — Ступай же вон, неблагодарный! Чтоб я тебя не видал с этих пор. Куда бы ты делся без меня с твоим кларнетом, на котором ты и играть не умеешь? У меня же ты сыт, одет, получаешь жалованье; ты живешь на благородной ноге, ты артист, но ты этого не хочешь понимать и не чувствуешь. Ступай же вон и не раздражай меня своим присутствием! Помещик гнал от себя всех, на кого сердился, потому что боялся за себя и за свою горячность. А ни за что бы он не захотел поступить слишком строго с «артистом», как он называл своих музыкантов. Торг не состоялся, и, казалось, тем дело и кончилось, как вдруг, через месяц, графский скрипач затеял ужасно дело: под своею ответственностью он подал на моего отчима донос, в котором доказывал, что отчим виновен в смерти итальянца и умертвил его с корыстною целью овладеть богатым наследством. Он доказывал, что завещание было выманено насильно, и обещался представить свидетелей своему обвинению. Ни просьбы, ни увещания графа и помещика, вступившегося за моего отчима, — ничто не могло поколебать доносчика в его намерении. Ему представляли, что медицинское следствие над телом покойного капельмейстера было сделано правильно, что доносчик идет против очевидности, может быть, по личной злобе и по досаде, не успев овладеть драгоценным инструментом, который для него покупали. Музыкант сто на своем, божился, что он прав, доказывал, что апоплексический удар произошел не от пьянства, а от отравы, и требовал следствия в другой раз. С первого взгляда доказательства его показались серьезными. Разумеется, делу дали ход. Ефимова взяли, отослали в городскую тюрьму. Началось дело, которое заинтересовало всю губернию. Оно пошло очень быстро и кончилось тем, что музыкант был уличен в ложном доносе. Его приговорили к справедливому наказанию, но он до конца стоял на своем и уверял, что он прав. Наконец он сознался, что не имеет никаких доказательств, что доказательства, им представленные, выдуманы им самим, но что, выдумывая всё это, он действовал по предположению, по догадке, потому что до сей поры, когда уже было произведено другое следствие, когда уже формально была доказана невинность Ефимова, он всё еще остается в полном убеждении, что причиною смерти несчастного капельмейстера был Ефимов, хотя, может быть, он уморил его не отравой, а другим каким-нибудь образом. Но над ним не успели исполнить приговора: он внезапно заболел воспалением в мозгу, сошел с ума и умер в тюремном лазарете. В продолжение всего этого дела помещик вел себя самым благородным образом. Он старался о моем отчиме так, как будто тот был его родной сын. Несколько раз он приезжал к нему в тюрьму утешать его, дарил ему денег, привозил к нему лучших сигар, узнав, что Ефимов любил курить, и, когда отчим оправдался, задал праздник всему оркестру. Помещик смотрел на дело Ефимова как на дело, касающееся всего оркестра, потому что хорошим поведением своих музыкантов он дорожил если не более, то по крайней мере наравне с их дарованиями. Прошел целый год, как вдруг по губернии разнесся слух, что в губернский город приехал какой-то известный скрипач, француз, и намерен дать мимоездом несколько концертов. Помещик тотчас же начал стараться каким-нибудь образом залучить его к себе в гости. Дело шло на лад; француз обещался приехать. Уже всё было готово к его приезду, позван был почти целый уезд, но вдруг всё приняло другой оборот. В одно утро докладывают, что Ефимов исчез неизвестно куда. Начались поиски, но и след простыл. Оркестр был в чрезвычайном положении: недоставало кларнета, как вдруг, дня три спустя после исчезновения Ефимова, помещик получает от француза письмо, в котором тот надменно отказывался от приглашения, прибавляя, конечно обиняками, что впредь будет чрезвычайно осторожен в сношениях с теми господами, которые держат собственный оркестр музыкантов, что неэстетично видеть истинный талант под управлением человека, который не знает ему цены, и что, наконец, пример Ефимова, истинного артиста и лучшего скрипача, которого он только встречал в России, служит достаточным доказательством справедливости слов его. Прочтя это письмо, помещик был в глубоком изумлении. Он был огорчен до глубины души. Как? Ефимов, тот самый Ефимов, о котором он так заботился, которому он так благодетельствовал, этот Ефимов так беспощадно, бессовестно оклеветал его в глазах европейского артиста, такого человека, мнением которого он высоко дорожил! И наконец, письмо было необъяснимо в другом отношении: уведомляли, что Ефимов артист с истинным талантом, что он скрипач, но что не умели угадать его талант и принуждали его заниматься другим инструментом. Всё это так поразило помещика, что он немедленно собрался ехать в город для свидания с французом, как вдруг получил записку от графа, в которой тот приглашал его немедленно к себе и уведомлял, что ему известно всё дело, что заезжий виртуоз теперь у него, вместе с Ефимовым, что он, будучи изумлен дерзостью и клеветой последнего, приказал задержать его и что, наконец, присутствие помещика необходимо и потому еще, что обвинение Ефимова касается даже самого графа; дело это очень важно, и нужно его разъяснить как можно скорее. Помещик, немедленно отправившись к графу, тотчас же познакомился с французом и объяснил всю историю моего отчима, прибавив, что он не подозревал в Ефимове такого огромного таланта, что Ефимов был у него, напротив, очень плохим кларнетистом и что он только в первый раз слышит, будто оставивший его музыкант — скрипач. Он прибавил еще, что Ефимов человек вольный, пользовался полною свободою и всегда, во всякое время, мог бы оставить его, если б действительно был притеснен. Француз был в удивлении. Позвали Ефимова, и его едва можно было узнать: он вел себя заносчиво, отвечал с насмешкою и настаивал в справедливости того, что успел наговорить французу. Всё это до крайности раздражило графа, который прямо сказал моему отчиму, что он негодяй, клеветник и достоин самого постыдного наказания. — Не беспокойтесь, ваше сиятельство, я уже довольно с вами знаком и знаю вас хорошо, — отвечал мой отчим, — по вашей милости, я едва ушел от уголовного наказания. Знаю, по чьему наущенью Алексей Никифорыч, ваш бывший музыкант, донес на меня. Граф был вне себя от гнева, услышав такое ужасное обвинение. Он едва мог совладеть с собою; но случившийся в зале чиновник, который заехал к графу по делу, объявил, что он не может оставить всего этого без последствий, что обидная грубость Ефимова заключает в себе злое, несправедливое обвинение, клевету и он покорнейше просит позволять арестовать его сейчас же, в графском доме. Француз изъявил полное негодование и сказал, что не понимает такой черной неблагодарности. Тогда мой отчим ответил с запальчивостью, что лучше наказание, суд и хоть опять уголовное следствие, чем то житье, которое он испытал до сих пор, состоя в помещичьем оркестре и не имея средств оставить его раньше, за своею крайнею бедностью, и с этими словами вышел из залы вместе с арестовавшими его. Его заперли в отдаленную комнату дома и пригрозили, что завтра же отправят его в город. Около полуночи отворилась дверь в комнату арестанта. Вошел помещик. Он был в халате, в туфлях и держал в руках зажженный фонарь. Казалось, он не мог заснуть и мучительная забота заставила его в такой час оставить постель. Ефимов не спал и с изумлением взглянул на вошедшего. Тот поставил фонарь и в глубоком волнении сел против него на стул. — Егор, — сказал он ему, — за что ты так обидел меня? Ефимов не отвечал. Помещик повторил свой вопрос, и какое-то глубокое чувство, какая-то странная тоска звучала в словах его. — А бог знает, за что я так обидел вас, сударь! — отвечал наконец мой отчим, махнув рукою, — знать, бес попутал меня! И сам не знаю, кто меня на всё это наталкивает! Ну, не житье мне у вас, не житье... Сам дьявол привязался ко мне! — Егор! — начал снова помещик, — воротись ко мне; я всё позабуду, всё тебе прощу. Слушай: ты будешь первым из моих музыкантов; я положу тебе не в пример другим жалованье... — Нет, сударь, нет, и не говорите: не жилец я у вас! Я вам говорю, что дьявол ко мне навязался. Я у вас дом зажгу, коли останусь; на меня находит, и такая тоска подчас, что лучше бы мне на свет не родиться! Теперь я и за себя отвечать не могу: уж вы лучше, сударь, оставьте меня. Это всё с тех пор, как тот дьявол побратался со мною... — Кто? — спросил помещик. — А вот, что издох как собака, от которой свет отступился, итальянец. — Это он тебя, Егорушка, играть выучил? — Да! Многому он меня научил на мою погибель. Лучше б мне никогда его не видать. — Разве и он был мастер на скрипке, Егорушка? — Нет, он сам мало знал, а учил хорошо. Я сам выучился; он только показывал, — и легче, чтоб у меня рука отсохла, чем эта наука. Я теперь сам не знаю, чего хочу. Вот спросите, сударь: «Егорка! чего ты хочешь? всё могу тебе дать», — а я, сударь, ведь ни слова вам в ответ не скажу, затем что сам не знаю, чего хочу. Нет, уж вы лучше, сударь, оставьте меня, в другой раз говорю. Уж я что-нибудь такое над собой сделаю, чтоб меня куда-нибудь подальше спровадили, да и дело с концом! — Егор! — сказал помещик после минутного молчания, — я тебя так не оставлю. Коли не хочешь служить у меня, ступай; ты же человек вольный, держать тебя я не могу; но я теперь так не уйду от тебя. Сыграй мне что-нибудь, Егор, на твоей скрипке, сыграй! ради бога, сыграй! Я тебе не приказываю, пойми ты меня, я тебя не принуждаю; я тебя прошу слезно: сыграй мне, Егорушка, ради бога, то, что ты французу играл! Отведи душу! Ты упрям, и я упрям; знать, у меня тоже свой норов, Егорушка! Я тебя чувствую, почувствуй и ты, как я. Жив не могу быть, покамест ты мне не сыграешь того, по своей доброй воле и охоте, что французу играл. — Ну, быть так! — сказал Ефимов. — Дал я, сударь, зарок никогда перед вами не играть, именно перед вами, а теперь сердце мое разрешилось. Сыграю я вам, но только в первый и последний раз, и больше, сударь, вам никогда и нигде меня не услышать, хоть бы тысячу рублей мне посулили. Тут он взял скрипку и начал играть свои варияции на русские песни. Б. говорил, что эти варияции — его первая и лучшая пьеса на скрипке и что больше он никогда ничего не играл так хорошо и с таким вдохновением. Помещик, который и без того не мог равнодушно слышать музыку, плакал навзрыд. Когда игра кончилась, он встал со стула, вынул триста рублей, подал их моему отчиму и сказал: — Теперь ступай, Егор. Я тебя выпущу отсюда и сам всё улажу с графом; но слушай: больше уж ты со мной не встречайся. Перед тобой дорога широкая, и коль столкнемся на ней, так и мне и тебе будет обидно. Ну, прощай!.. Подожди! еще один мой совет тебе на дорогу, только один: не пей и учись, всё учись; не зазнавайся! Говорю тебе, как бы отец твой родной сказал тебе. Смотри же, еще раз повторяю: учись и чарки не знай, а хлебнешь раз с горя (а горя-то много будет!) — пиши пропало, всё к бесу пойдет, и, может, сам где-нибудь во рву, как твой итальянец, издохнешь. Ну, теперь прощай!.. Постой, поцелуй меня! Они поцеловались, и вслед за тем мой отчим вышел на свободу. Едва он очутился на свободе, как тотчас же начал тем, что прокутил в ближайшем уездном городе свои триста рублей, побратавшись в то Же время с самой черной, грязной компанией каких-то гуляк, и кончил тем, что, оставшись один в нищете и без всякой помощи, вынужден был вступить какой-то жалкий оркестр бродячего провинциального театра в качестве первой и, может быть, единственной скрипки. Всё это не совсем согласовалось с его первоначальными намерениями, которые состояли в том, чтоб как можно скорее идти в Петербург учиться, достать себе хорошее место и вполне образовать из себя артиста. Но житье в маленьком оркестре не сладилось. Мой отчим скоро поссорился с антрепренером странствующего театра и оставил его. Тогда он совершенно упал духом и даже решился на отчаянную меру, глубоко язвившую его гордость. Он написал письмо к известному нам помещику, изобразил ему свое положение и просил денег. Письмо было написано довольно независимо, но ответа на него не последовало. Тогда он написал другое, в котором, в самых унизительных выражениях, называя помещика своим благодетелем и величая его титулом настоящего ценителя искусств, просил его опять о вспоможении. Наконец ответ пришел. Помещик прислал сто рублей и несколько строк, писанных рукою его камердинера, в которых объявлял, чтоб впредь избавить его от всяких просьб. Получив эти деньги, отчим тотчас же хотел отправиться в Петербург, но, по расплате долгов, денег оказалось так мало, что о путешествии нельзя было и думать. Он снова остался в провинции, опять поступил в какой-то провинциальный оркестр, потом опять не ужился в нем и, переходя таким образом с одного места на другое, с вечной идеей попасть в Петербург как-нибудь в скором времени, пробыл в провинции целые шесть лет. Наконец какой-то ужас напал на него. С отчаянием заметил он, сколько потерпел его талант, беспрерывно стесняемый беспорядочною, нищенскою жизнию, и в одно утро он бросил своего антрепренера, взял свою скрипку и пришел в Петербург, почти прося милостыню. Он поселился где-то на чердаке и тут-то в первый раз сошелся с Б., который только что приехал из Германии и тоже замышлял составить себе карьеру. Они скоро подружились, и Б. с глубоким чувством вспоминает даже и теперь об этом знакомстве. Оба были молоды, оба с одинаковыми надеждами, и оба с одною и тою же целью. Но Б. еще был в первой молодости; он перенес еще мало нищеты и горя; сверх того, он был прежде всего немец и стремился к своей цели упрямо, систематически, с совершенным сознанием сил своих и почти рассчитав заранее, что из него выйдет, — тогда как товарищу его было уже тридцать лет, тогда как уже он устал, утомился, потерял всякое терпение и выбился из первых, здоровых сил своих, принужденный целые семь лет из-за куска хлеба бродяжничать по провинциальным театрам и по оркестрам помещиков. Его поддерживала только одна вечная, неподвижная идея— выбиться наконец из скверного положения, скопить денег и попасть в Петербург. Но эта идея была темная, неясная; это был какой-то неотразимый внутренний призыв, который наконец с годами потерял свою первую ясность в глазах самого Ефимова, и когда он явился в Петербург, то уже действовал почти бессознательно но, по какой-то вечной, старинной привычке вечного желания и обдумывания этого путешествия и почти уже сам не зная, что придется ему делать в столице. Энтузиазм его был какой-то судорожный, желчный, порывчатый, как будто он сам хотел обмануть себя этим энтузиазмом и увериться через него, что еще не иссякли в нем первая сила, первый жар, первое вдохновение. Этот беспрерывный восторг поразил холодного, методического Б.; он был ослеплен и приветствовал моего отчима как будущего великого музыкального гения. Иначе он не мог и представить себе будущую судьбу своего товарища. Но вскоре Б. открыл глаза и разгадал его совершенно. Он ясно увидел, что вся эта порывчатость, горячка и нетерпение — не что иное, как бессознательное отчаяние при воспоминании о пропавшем таланте; что даже, наконец, и самый талант, может быть, и в самом-то начале был вовсе не так велик, что много было ослепления, напрасной самоуверенности, первоначального самоудовлетворения и беспрерывной фантазии, беспрерывной мечты о собственном гении. «Но, — рассказывал Б., — я не мог не удивляться странной натуре моего товарища. Передо мной совершалась въявь отчаянная, лихорадочная борьба судорожно напряженной воли и внутреннего бессилия. Несчастный целые семь лет до того удовлетворялся одними мечтами о будущей славе своей, что даже не заметил, как потерял самое первоначальное в нашем искусстве, как утратил даже самый первоначальный механизм дела. А между тем в его беспорядочном воображении поминутно создавались самые колоссальные планы для будущего. Мало того, что он хотел быть первоклассным гением, одним из первых скрипачей в мире; мало того, что уже почитал; себя таким гением, —он, сверх того, думал еще сделаться композитором, не зная ничего о контрапункте. Но всего более изумляло меня, —прибавлял Б., —то, что в этом человеке, при его полном бессилии, при самых ничтожных познаниях в технике искусства, —было такое глубокое, такое ясное и, можно сказать, инстинктивное понимание искусства. Он до того сильно чувствовал его и понимал про себя, что не диво, если заблудился в собственном сознании о самом себе и принял себя, вместо глубокого, инстинктивного критика искусства, за жреца самого искусства, за гения. Порой ему удавалось на своем грубом, простом языке, чуждом всякой науки, говорить мне такие глубокие истины, что я становился в тупик и не мог понять, каким образом он угадал это всё, никогда ничего не читав, никогда ничему не учившись, и я много обязан ему, — прибавлял Б., — ему и его советам в собственном усовершенствовании. Что же касается до меня, — продолжал Б., — то я был спокоен насчет себя самого. Я тоже страстно любил свое искусство, хотя знал при самом начале моего пути, что большего мне не дано, что я буду, в собственном смысле, чернорабочий в искусстве; но зато я горжусь тем, что не зарыл, как ленивый раб, того, что мне дано было от природы, а, напротив, возрастил сторицею, и если хвалят мою отчетливость в игре, удивляются выработанности механизма, то всем этим я обязан беспрерывному, неусыпному труду, ясному сознанию сил своих, добровольному самоуничтожению и вечной вражде к заносчивости, к раннему самоудовлетворению и к лени как естественному следствию этого самоудовлетворения». Б. в свою очередь попробовал поделиться советами со своим товарищем, которому так подчинился в самом начале, но только напрасно сердил его. Между ними последовало охлаждение. Вскоре Б. заметил, что товарищем его всё чаще и чаще начинает овладевать апатия, тоска и скука, что порывы энтузиазма его становятся реже и реже и что за всем этим последовало какое-то мрачное, дикое уныние. Наконец, Ефимов начал оставлять свою скрипку и не притрогивался иногда к ней по целым неделям. До совершенного падения было недалеко, и вскоре несчастный впал во все пороки. От чего предостерегал его помещик, то и случилось: он предался неумеренному пьянству. Б. с ужасом смотрел на него; советы его не подействовали, да и, кроме того, он боялся выговорить слово. Мало-помалу Ефимов дошел до самого крайнего цинизма: он нисколько не совестился жить на счет Б. и даже поступал так, как будто имел на то полное право. Между тем средства к жизни истощались; Б. кое-как перебивался уроками или нанимался играть на вечеринках у купцов у немцев, у бедных чиновников, которые хотя понемногу, но что-нибудь платили. Ефимов как будто не хотел и заметить нужды своего товарища: он обращался с ним сурово и по целым неделям не удостоивал его ни одним словом. Однажды Б. заметил ему самым кротким образом, что не худо бы ему было не слишком пренебрегать своей скрипкой, чтоб не отучить от себя совсем инструмента; тогда Ефимов совсем рассердился и объявил, что он нарочно не дотронется никогда до своей скрипки, как будто воображая, что кто-нибудь будет упрашивать его о том на коленях. Другой раз Б. понадобился товарищ, чтоб играть на одной вечеринке, и он пригласил Ефимова. Это приглашение привело Ефимова в ярость. Он с запальчивостью объявил, что он не уличный скрипач и не будет так подл, как Б., чтоб унижать благородное искусство, играя перед подлыми ремесленниками, которые ничего не поймут в его игре и таланте. Б. не ответил на это ни слова, но Ефимов, надумавшись об этом приглашении в отсутствие своего товарища, который ушел играть, вообразил, что всё это было только намеком на то, что он живет на счет Б., и желание дать знать, чтоб он тоже попробовал заработывать деньги. Когда Б. воротился, Ефимов вдруг стал укорять его за подлость его поступка и объявил, что не останется более с ним ни минуты. Он действительно исчез куда-то на два дня, но на третий явился опять, как ни в чем не бывало, и снова начал продолжать свою прежнюю жизнь. Только прежняя свычка и дружба да еще сострадание, которое чувствовал Б. к погибшему человеку, удерживали его от намерения кончить такое безобразное житье и расстаться навсегда со своим товарищем. Наконец они расстались. Б. улыбнулось счастье: он приобрел чье-то сильное покровительство, и ему удалось дать блестящий концерт. В это время он уже был превосходный артист, и скоро его быстро возрастающая известность доставила ему место в оркестре оперного театра, где он так скоро составил себе вполне заслуженный успех. Расставаясь, он дал Ефимову денег и со слезами умолял его возвратиться на истинный путь. Б. и теперь не может вспомнить об нем без особенного чувства. Знакомство с Ефимовым было одним из самых глубоких впечатлений его молодости. Вместе они начали свое поприще, так горячо привязались друг к другу, и даже самая странность, самые грубые, резкие недостатки Ефимова привязывали к нему Б. еще сильнее. Б. понимал его; он видел его насквозь и предузнавал, чем всё это кончится. При расставанье они обнялись и оба заплакали. Тогда Ефимов, сквозь слезы и рыдания, проговорил, что он погибший, несчастнейший человек, что он давно это знал, но что теперь только усмотрел ясно свою гибель. — У меня нет таланта! — заключил он, побледнев как мертвый. Б. был сильно тронут. — Послушай, Егор Петрович, — говорил он ему, — что ты над собою делаешь? Ты ведь только губишь себя своим отчаянием; у тебя нет ни терпения, ни мужества. Теперь ты говоришь в припадке уныния, что у тебя нет таланта. Неправда! У тебя есть талант, я тебя в том уверяю. У тебя он есть. Я вижу это уж по одному тому, как ты чувствуешь и понимаешь искусство. Это я докажу тебе и всею твоею жизнию. Ты же рассказывал мне о своем прежнем житье. И тогда тебя посетило бессознательно то же отчаяние. Тогда твой первый учитель, этот странный человек, о котором ты мне так много рассказывал, впервые пробудил в тебе любовь к искусству и угадал твой талант. Ты так же сильно и тяжело почувствовал это тогда, как и теперь чувствуешь. Но ты не знал сам, что с тобою делается. Тебе не жилось в доме помещика, и ты сам не знал, чего тебе хотелось. Учитель твой умер слишком рано. Он оставил тебя только с одними неясными стремлениями и, главное, не объяснил тебе тебя же самого. Ты чувствовал, что тебе нужна другая дорога, более широкая, что тебе суждены другие цели, но ты не понимал, как это сделается, и в тоске своей возненавидел всё, что тебя окружало тогда. Твои шесть лет бедности и нищеты не погибли даром; ты учился, ты думал, ты сознавал себя и свои силы, ты понимаешь теперь искусство и своё назначение. Друг мой, нужно терпение и мужество. Тебя ждет жребий завиднее моего: ты во сто раз более художник, чем я; но дай бог тебе хоть десятую долю моего терпения. Учись и не пей, как говорил тебе твой добрый помещик, а главное — начинай сызнова, с азбуки. Что тебя мучит? бедность, нищета? Но бедность и нищета образуют художника. Они неразлучны с началом. Ты еще никому не нужен теперь, никто тебя и знать не хочет; так свет идёт. Подожди, не то еще будет, когда узнают, что в тебе есть дарование. Зависть, мелочная подлость, а пуще всего глупость налягут на тебя сильнее нищеты. Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтоб его понимали, а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хоть немного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с презрением смотреть на то, что в тебе выработалось тяжким трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами. Они не ободрят, не утешат тебя, твои будущие товарищи; они не укажут тебе на то, что в тебе хорошо и истинно, но с злою радостью будут поднимать каждую ошибку твою, будут указывать тебе именно на то, что у тебя дурно, на то, в чем ты ошибаешься, и под наружным видом хладнокровия и презрения к тебе будут как праздник праздновать каждую твою ошибку (будто кто-нибудь был без ошибок!). Ты же заносчив, ты часто некстати горд и можешь оскорбить самолюбивую ничтожность, и тогда беда — ты будешь один, а их много; они тебя истерзают булавками. Даже я начинаю это испытывать. Ободрись же теперь! Ты еще совсем не так беден, ты можешь жить, не пренебрегай черной работой, руби дрова, как я рубил их на вечеринках у бедных ремесленников. Но ты нетерпелив, ты болен своим нетерпением, у тебя мало простоты, ты слишком хитришь, слишком много думаешь, много даешь работы своей голове; ты дерзок на словах и трусишь, когда придется взять в руки смычок. Ты самолюбив, и в тебе мало смелости. Смелей же, подожди, поучись, и если не надеешься на силы свои, так иди на авось; в тебе есть жар, есть чувство. Авось дойдешь до цели, а если нет, все-таки иди на авось: не потеряешь ни в каком случае, потому что выигрыш слишком велик. Тут, брат, наше авось — дело великое! Ефимов слушал своего бывшего товарища с глубоким чувством. Но по мере того как он говорил, бледность сходила со щек его; они оживились румянцем; глаза его сверкали непривычным огнем смелости и надежды. Скоро эта благородная смелость перешла в самоуверенность, потом в обычную дерзость, и, наконец, когда Б. оканчивал свое увещание, Ефимов уже слушал его рассеянно и с нетерпением. Однако ж он горячо сжал ему руку, поблагодарил его и, скорый в своих переходах от глубокого самоуничтожения и уныния до крайней надменности и дерзости, объявил самонадеянно, чтоб друг его не беспокоился об его участи, что он знает, как устроить свою судьбу, что скоро и он надеется достать себе покровительство, даст концерт и тогда разом зазовет себе и славу и деньги. Б. пожал плечами, но не противоречил своему бывшему товарищу, и они расстались, хотя, разумеется, ненадолго. Ефимов тотчас же прожил данные ему деньги и пришел за ними в другой раз, потом в третий, потом в четвертый, потом в десятый, наконец Б. потерял терпение и не сказывался дома. С тех пор он потерял его совсем из виду. Прошло несколько лет. Один раз Б., возвращаясь с репетиции домой, наткнулся в одном переулке, у входа в грязный трактир, на человека дурно одетого, хмельного, который назвал его по имени. Это был Ефимов. Он очень изменился, пожелтел, отек в лице; видно было, что беспутная жизнь положила на него свое клеймо неизгладимым образом. Б. обрадовался чрезвычайно и, не успев перемолвить с ним двух слов, пошел за ним в трактир, куда тот потащил его. Там, в отдаленной маленькой закопченной комнате, он разглядел поближе своего товарища. Тот был почти в лохмотьях, в худых сапогах; растрепанная манишка его была вся залита вином. Волосы на голове его начали седеть и вылезать. — Что с тобою? Где ты теперь? — спрашивал Б. Ефимов сконфузился, даже сробел сначала, отвечал бессвязно и отрывисто, так что Б. подумал, что он видит пред собою помешанного. Наконец Ефимов признался, что не может ничего говорить, если не дадут выпить водки, и что в трактире ему уже давно не верят. Говоря это, он краснел, хотя и постарался ободрить себя каким-то бойким жестом; но вышло что-то нахальное, выделанное, назойливое, так что всё было очень жалко и возбудило сострадание в добром Б., который увидел, что опасения его сбылись вполне. Однако ж он приказал подать водки. Ефимов изменился в лице от благодарности и до того потерялся, что со слезами на глазах готов был целовать руки своего благодетеля. За обедом Б. узнал с величайшим удивлением, что несчастный женат. Но еще более изумился он, когда тут же узнал, что жена составила всё его несчастие и горе и что женитьба убила вполне весь талант его. — Как так? — спросил Б. — Я, брат, уже два года как не беру в руки скрипку, — отвечал Ефимов. — Баба, кухарка, необразованная, грубая женщина. Чтоб ее!.. Только деремся, больше ничего не делаем. — Да зачем же ты женился, коли так? — Есть было нечего. Я познакомился с ней; у ней было рублей с тысячу: я и женился очертя голову. Она же влюбилась в меня. Сама ко мне повисла на шею. Кто ее наталкивал! Деньги прожиты, пропиты, братец, и — какой тут талант! Всё пропало! Б. увидел, что Ефимов как будто спешил в чем-то перед ним оправдаться. — Всё бросил, всё бросил, — прибавил он. Тут он ему объявил, что в последнее время почти достиг совершенства на скрипке, что, пожалуй, хотя Б. и из первых скрипачей в городе, а ему и в подметки не станет, если он захочет того. — Так за чем же дело стало? — сказал удивленный Б. — Ты бы искал себе места? — Не стоит! — сказал Ефимов, махнув рукою. — Кто из вас там хоть что-нибудь понимает! Что вы знаете? Шиш, ничего, вот что вы знаете! Плясовую какую-нибудь в балетце каком прогудеть — ваше дело. Скрипачей-то вы хороших и не видали и не слыхали. Чего вас трогать; оставайтесь себе, как хотите! Тут Ефимов снова махнул рукой и покачнулся на стуле, потому что порядочно охмелел. Затем он стал звать к себе Б.; но тот отказался, взял его адрес и уверил, что завтра же зайдет к нему. Ефимов, который теперь уже был сыт, насмешливо поглядывал на своего бывшего товарища и в чески старался чем-нибудь уколоть его. Когда они уходили, он схватил богатую шубу Б. и подал ее, как низший высшему. Проходя мимо первой комнаты, он остановился и отрекомендовал Б. трактирщикам и публике как первую и единственную скрипку в целой столице. Одним словом, он был чрезвычайно грязен в эту минуту. Б., однако ж, отыскал его на другое утро на чердаке, где все мы жили тогда в крайней бедности, в одной комнате. Мне было тогда четыре года, и уже два года тому, как матушка моя вышла за Ефимова. Это была несчастная женщина. Прежде она была гувернантка, была прекрасно образована, хороша собой и, по бедности, вышла замуж за старика чиновника, моего отца. Она жила с ним только год. Когда же отец мой умер скоропостижно и скудное наследство было разделено между его наследниками, матушка осталась одна со мною, с ничтожною суммою денег, которая досталась на ее долю. Идти в гувернантки опять, с малолетним ребенком на руках, было трудно. В это время, каким-то случайным образом, она встретилась с Ефимовым и действительно влюбилась в него. Она была энтузиастка, мечтательница, видела в Ефимове какого-то гения, поверила его заносчивым словам о блестящей будущности; воображению ее льстила славная участь быть опорой, руководительницей гениального человека, и она вышла за него замуж. В первый же месяц исчезли все ее мечты и надежды, и перед ней осталась жалкая действительность. Ефимов, который действительно женился, может быть, из-за того, что у матушки моей была какая-нибудь тысяча рублей денег, как только они были прожиты, сложил руки и, как будто радуясь предлогу, немедленно объявил всем и каждому, что женитьба сгубила его талант, что ему нельзя было работать в душной комнате, глаз на глаз с голодным семейством, что тут не пойдут на ум песни да музыка и что, наконец, видно, ему на роду написано было такое несчастие. Кажется, он и сам потом уверился в справедливости своих жалоб и, казалось, обрадовался новой отговорке. Казалось, этот несчастный, погибший талант сам искал внешнего случая, на который бы можно было свалить все неудачи, все бедствия. Увериться же в ужасной мысли, что он уже давно и навсегда погиб для искусства, он не мог. Он судорожно боролся, как с болезненным кошмаром, с этим ужасным убеждением, и, наконец, когда действительность одолевала его, когда минутами открывались его глаза, он чувствовал, что готов был сойти с ума от ужаса. Он не мог так легко разувериться в том, что так долго составляло всю жизнь его, и до последней минуты своей думал, что минута еще не ушла. В часы сомнения он предавался пьянству, которое своим безобразным чадом прогоняло тоску его. Наконец, он, может быть, сам не знал, как необходима была ему жена в это время. Это была живая отговорка, и, действительно, мой отчим чуть не помешался на той идее, что, когда он схоронит жену, которая погубила его, всё пойдет своим чередом. Бедная матушка не понимала его. Как настоящая мечтательница, она не вынесла и первого шага в враждебной действительности: она сделалась вспыльчива, желчна, бранчива, поминутно ссорилась с мужем, который находил какое-то наслаждение мучить ее, и беспрестанно гнала его за работу. Но ослепление, неподвижная идея моего отчима, его сумасбродство сделали его почти бесчеловечным и бесчувственным. Он только смеялся и поклялся не брать в руки скрипки до самой смерти жены, что и объявил ей с жестокой откровенностью. Матушка, которая до самой смерти своей страстно любила его, несмотря ни на что, не могла выносить такой жизни. Она сделалась вечно больною, вечно страждущею, жила в беспрерывных терзаниях, и кроме всего этого горя на нее одну пала вся забота о пропитании семейства. Она начала готовить кушанье и сначала открыла у себя стол для приходящих. Но муж таскал у нее потихоньку все деньги, и она принуждена была часто отсылать вместо обеда пустую посуду тем, для которых работала. Когда Б. посетил нас, она занималась мытьем белья и перекрашиванием старого платья. Таким образом, мы все кое-как перебивались на нашем чердаке. Нищета нашего семейства поразила Б. — Послушай, вздор ты всё говоришь, — сказал он отчиму, — где тут убитый талант? Она же тебя кормит, а ты что тут делаешь? — А ничего! — отвечал отчим. Но Б. еще не знал всех бедствий матушки. Муж часто заводил к себе в дом целые ватаги разных сорванцов и буянов, и тогда чего не было! Б. долго убеждал своего прежнего товарища; наконец, объявил ему, что если он не захочет исправиться, то ни в чем ему не поможет; сказал без околичностей, что денег ему не даст, потому что он их пропьет, и попросил наконец сыграть ему что-нибудь на скрипке, чтоб посмотреть, что можно будет для него сделать. Когда же отчим пошел за скрипкой, Б. потихоньку стал давать денег моей матери, но та не брала. В первый раз ей приходилось принимать подаяние! Тогда Б. отдал их мне, и бедная женщина залилась слезами. Отчим принес скрипку, но сначала попросил водки, сказав, что без этого не может играть. Послали за водкой. Он выпил и расходился. — Я сыграю тебе что-нибудь из моего собственного, по дружбе, — сказал он Б. и вытащил толстую запыленную тетрадь из-под комода. — Всё это я сам написал, — сказал он, указывая на тетрадь. — Вот ты увидишь! Это, брат, не ваши балетцы! Б. молча просмотрел несколько страниц; потом развернул ноты, которые были при нем, и попросил отчима, оставив в стороне собственное сочинение, разыграть что-нибудь из того, что он сам принес. Отчим немного обиделся, однако ж, боясь потерять новое покровительство, исполнил приказание Б. Тут Б. увидел, что прежний товарищ его действительно много занимался и приобрел во время их разлуки, хотя хвалился, что уже с самой женитьбы не берет в руки инструмента. Надобно было видеть радость моей бедной матери. Она глядела на мужа и снова гордилась им. Искренно обрадовавшись, добрый Б. решился пристроить отчима. Он уже тогда имел большие связи и немедленно стал просить и рекомендовать своего бедного товарища, взяв с него предварительное слово, что он будет вести себя хорошо. А покамест он одел его получше, на свой счет, и повел к некоторым известным лицам, от которых зависело то место, которое он хотел достать для него. Дело в том, что Ефимов чванился только на словах, но, кажется, с величайшею радостью принял предложение своего старого друга. Б. рассказывал, что ему становилось стыдно за всю лесть и за всё униженное поклонение, которыми отчим старался его задобрить, боясь как-нибудь потерять его благорасположение. Он понимал, что его ставят на хорошую дорогу, и даже перестал пить. Наконец ему приискали место в оркестре театра. Он выдержал испытание хорошо, потому что в один месяц прилежания и труда воротил всё, что потерял в полтора года бездействия, обещал и впредь заниматься и быть исправным и точным в своих новых обязанностях. Но положение нашего семейства совсем не улучшилось. Отчим не давал матушке ни копейки из жалованья, всё проживал сам, пропивал и проедал с новыми приятелями, которых тотчас же завел целый кружок. Он водился преимущественно с театральными служителями, хористами, фигурантами — одним словом, с таким народом, между которым мог первенствовать, и избегал людей истинно талантливых. Он успел им внушить к себе какое-то особенное уважение, тотчас же натолковал им, что он непризнанный человек, что он с великим талантом, что его сгубила жена и что, наконец, их капельмейстер ничего не смыслит в музыке. Он смеялся над всеми артистами оркестра, над выбором пьес, которые ставят на сцену, и, наконец, над самыми авторами игравшихся опер. Наконец, он начал толковать какую-то новую теорию музыки, — словом, надоел всему оркестру, перессорился с товарищами, с капельмейстером, грубил начальству, приобрел репутацию самого беспокойного, самого вздорного и вместе с тем Самого ничтожного человека и довел до того, что стал для всех невыносимым. И действительно, было чрезвычайно странно видеть, что такой незначительный человек, такой дурной, бесполезный исполнитель и нерадивый музыкант в то же врем с такими огромными претензиями, с такою хвастливостью, чванством, с таким резким тоном. Кончилось тем, что отчим поссорился с Б., выдумал самую скверную сплетню, самую гадкую клевету и пустил ее в ход за очевидную истину. Его выжили из оркестра после полугодовой беспорядочной службы за нерадивость в исполнении обязанности и нетрезвое поведение. Но он не покинул так скоро своего места. Скоро его увидели в прежних лохмотьях, потому что порядочное платье всё было снова продано и заложено. Он стал приходить к прежним сослуживцам, рады или не рады были они такому гостю, разносил сплетни, болтал вздор, плакался на свое житье-бытье и звал всех к себе глядеть злодейку жену его Конечно, нашлись слушатели, нашлись такие люди, которые находили удовольствие, напоив выгнанного товарища, заставлять его болтать всякий вздор. К тому же он говорил всегда остро и умно и пересыпал свою речь едкою желчью и разными циническими выходками, которые нравились известного рода слушателям. Его принимали за какого-то сумасбродного шута, которого иногда приятно заставить болтать от безделья. Любили дразнить его, говоря при нем о каком-нибудь новом заезжем скрипаче. Слыша это, Ефимов менялся в лице, робел, разузнавал, кто приехал и кто такой новый талант, и тотчас же начинал ревновать к его славе. Кажется, только с этих пор началось его настоящее систематическое помешательство — его неподвижная идея о том, что он первейший скрипач, по крайней мере в Петербурге, но что он гоним судьбою, обижен, по разным интригам не понят и находится в неизвестности. Последнее даже льстило ему, потому что есть такие характеры, которые очень любят считать себя обиженными и угнетенными, жаловаться на это или утешать себя втихомолку, поклоняясь своему непризнанному величию. Всех петербургских скрипачей он знал наперечет и, по своим понятиям, ни в ком из них не находил себе соперника. Знатоки и дилетанты, которые знали несчастного сумасброда, любили заговорить при нем о каком-нибудь известном, талантливом скрипаче, чтоб заставить его говорить в свою очередь. Они любили его злость, его едкие замечания, любили дельные и умные вещи, которые он говорил, критикуя игру своих мнимых соперников. Часто не понимали его, но зато были уверены, что никто в свете не умеет так ловко и в такой бойкой карикатуре изобразить современные музыкальные знаменитости Даже эти самые артисты, над которыми он так насмехался, немного боялись его, потому что знали его едкость, сознавались в дельности нападок его и в справедливости его суждения в том случае, когда нужно было хулить. Его как-то привыкли видеть в коридорах театра и за кулисами. Служители пропускали его беспрепятственно, как необходимое лицо, и он сделался каким-то домашним Ферситом. Такое житье продолжалось года два или три; но наконец он наскучил всем даже и в этой последней роли. Последовало формальное изгнание, и, в последние два года своей жизни, отчим как будто в воду канул, и его уже нигде не видали. Впрочем, Б. встретил его два раза, но в таком жалком виде, что сострадание еще раз взяло в нем верх над отвращением. Он позвал его, но отчим обиделся, сделал вид, будто ничего не слыхал, нахлобучил на глаза свою старую исковерканную шляпу и прошел мимо. Наконец, в какой-то большой праздник Б. доложили поутру, что пришел его поздравить прежний товарищ его, Ефимов. Б. вышел к нему. Ефимов стоял хмельной, начал кланяться чрезвычайно низко, чуть не в ноги, что-то шевелил губами и упорно не хотел идти в комнаты. Смысл его поступка был тот, что где, дескать, нам, бесталанным людям, водиться с такою знатью, как вы; что для нас, маленьких людей, довольно и лакейского места, чтоб с праздником поздравить: поклонимся и уйдем отсюда. Одним словом, всё было сально, глупо и отвратительно гадко. С этих пор Б. очень долго не видал его, ровно до самой катастрофы, которою разрешилась вся эта печальная, болезненная и чадная жизнь. Она разрешилась страшным образом. Эта катастрофа тесно связана не только с первыми впечатлениями моего детства, но даже и со всею моею жизнью. Вот каким образом случилась она... Но прежде я должна объяснить, что такое было мое детство и что такое был для меня этот человек, который так мучительно отразился в первых моих впечатлениях и который был причиною смерти моей бедной матушки.

Восьмилетняя Неточка живёт в каморке на чердаке большого петербургского дома. Ее мать шитьём и стряпаньем зарабатывает на пропитание всей семье. Отчим, Егор Ефимов, человек странный. Он талантливый скрипач, но забросил музыку, потому что «злодейка» жена якобы загубила его дарование. Только её смерть «развяжет» его.

Грубый и бесцеремонный, он беззастенчиво живёт за счёт опороченной им женщины, которая, несмотря ни на что, продолжает его любить. Она уже давно и опасно больна.

В юности Ефимов был вольным кларнетистом у богатого и доброго помещика, из чьего оркестра ушёл после внезапной смерти своего друга, итальянского скрипача. Тот был «дурным человеком», но с чертами сверхъестественного. «Дьявол ко мне навязался», - вспоминал о нем впоследствии Ефимов. Итальянец завещал ему свою скрипку и выучил на ней играть. С тех пор Ефимовым овладело гордое сознание своей гениальности, исключительности, вседозволенности. Не испытывая никакой благодарности к помогавшим ему людям (помещику и графу), он пропивал деньги, даваемые ему для поездки в Петербург, где бы он мог развить свой талант. Лишь через семь лет беспорядочных скитаний по провинции он наконец оказался в столице.

Здесь уже 30-летний скрипач сошёлся с юным коллегой, русским немцем Б., с которым делил кров и пищу. В утратившем технические навыки друге Б. поражало «глубокое, инстинктивное понимание искусства», но удручали самоуверенность и «беспрерывная мечта о собственном гении». Б. упорно трудился и, несмотря на сравнительно скромное дарование, в конце концов достиг успеха и стал известным музыкантом. Талантливый же Ефимов, не обладая «ни терпением, ни мужеством», постепенно спивался и вёл себя все более непорядочно. Друзья расстались, но Б. навсегда сохранил симпатию и сострадание к товарищу юности. Вскоре Ефимов женился на матери двухлетней тогда Неточки, мечтательнице, поверившей в его талант и готовой пожертвовать всем ради мужа. Как-то Б. помог старому другу устроиться в театральный оркестр. Тот не отдавал ни копейки жалованья жене и «дочери», пьянствуя сам и поя приятелей. Вскоре он был уволен из-за скверного, высокомерного характера.

Не понимая истинных взаимоотношений матери и отчима, Неточка страстно привязывается к «отцу». Он так же «гоним» строгой матерью, как она сама. Девочку вдохновляют мечты, навеянные речами Ефимова: после смерти матери они вместе с «отцом» покинут убогий чердак и уйдут в новую, счастливую жизнь - в «дом с красными занавесами», богатый особняк, видный из их окна.

Когда на гастроли в Петербург приезжает знаменитый скрипач С-ц, для Ефимова делом жизни становится попасть на его концерт. Он должен доказать себе, что и С-ц - ничто перед его не признанным из-за «злых» людей, но великим гением. Где взять деньги на билет? Пользуясь слепой любовью к себе Неточки, отчим заставляет её обмануть больную мать, пославшую дочь за покупками с последними рублями. Отдав деньги «отцу», девочка должна сказать, что потеряла их. Разгадав план мужа, мать впадает в отчаяние. Вдруг от Б. приносят билет на концерт С-ца. Ефимов уходит. Потрясённая женщина в этот же вечер умирает. Ночью нищий музыкант возвращается, убитый сознанием своего ничтожества перед искусством С-ца, Неточка в волнении бросается к обезумевшему «отцу» и увлекает его прочь из дому, навстречу своей детской мечте, хотя сердце её и болит по оставленной мёртвой матери. На улице Ефимов убегает от «дочери», которая с криками пытается догнать безумца, но падает без чувств. Сам он вскоре попадает в больницу, где умирает.

Теперь Неточка живёт в том самом «доме с красными занавесами», принадлежащем князю X-му, умному, доброму и сострадательному «чудаку». Она долго болела после пережитого, но затем новое чувство овладело её сердцем. Это любовь к прелестной и гордой ровеснице Кате, дочери князя. Резвая Катя вначале невзлюбила грустную и болезненную «сиротку», ревнуя к ней своего отца. Однако та внушила к себе уважение, с достоинством отразив насмешки княжны над её родителями. Способности Неточки к учению также уязвляют самолюбивую шалунью, чья холодность глубоко ранит девочку. Однажды Катя решает подшутить над злой и вздорной тёткой князя: она впускает в её комнаты бульдога Фальстафа, внушающего старой княжне ужас. Неточка берет на себя Катину вину и отбывает наказание, запертая в тёмной комнате до четырёх часов утра, потому что о ней забыли. Взволнованная несправедливостью Катя поднимает шум, и девочку освобождают. Теперь между ними - открытая взаимная любовь: они плачут и смеются, целуют друг друга, секретничают до утра. Оказывается, Катя тоже давно любит подругу, но хотела «помучить» её ожиданием. Заметив неестественное возбуждение княжны, взрослые разлучают девочек. Вскоре Катя с родителями надолго уезжает в Москву.

Неточка переселяется в дом 22-летней Александры Михайловны, замужней сестры Кати. «Тихая, нежная, любящая» женщина рада заменить «сиротке» мать и много сил отдаёт её воспитанию. Счастье девочки омрачается лишь безотчётной антипатией к Петру Александровичу, мужу Александры Михайловны. Она чувствует в их неестественных отношениях какую-то тайну: муж всегда угрюм и «двусмысленно сострадателен», а жена робка, страстно-впечатлительна и как будто в чем-то виновата. Она худа и бледна, её здоровье постепенно ухудшается из-за постоянной душевной боли.

Неточке уже тринадцать. Она способна многое отгадать, но от действительности её отвлекает проснувшаяся страсть к чтению. Случайно девочка находит доступ в домашнюю библиотеку, где хранятся запретные для неё романы. Теперь она живёт «фантазиями», «волшебными картинами», далеко уносящими её от «унылого однообразия» жизни. В течение трёх лет она таится даже от старшей подруги. Между ними давно нет доверия, хотя взаимная любовь так же сильна. Когда Неточке исполняется шестнадцать, Александра Михайловна замечает у неё «чудный голос»: с этих пор девушка учится пению в консерватории.

Как-то раз в библиотеке Неточка находит забытое в книге старое письмо. Некий С. О. пишет Александре Михайловне. Девушка узнает мучившую её восемь лет тайну: уже замужем Александра Михайловна полюбила «неровню», мелкого чиновника. После недолгого и вполне «безгрешного» счастья начались «пересуды», «злоба и смех» - общество отвернулось от «преступницы». Муж, однако, защитил её, но велел С. О. срочно уехать. Малодушный возлюбленный навсегда простился с «забывшейся» «грустной красавицей».

Потрясённая Неточка открывает смысл «долгого, безвыходного страдания» Александры Михайловны, её «жертвы, приносимой покорно, безропотно и напрасно». Ведь Петр Александрович «презирает её и смеётся над ней»: прежде чем войти в кабинет жены, он обычно перед зеркалом «переделывает» своё лицо. Из напевающего и смеющегося человека превращается в понурого, сгорбленного, убитого горем. Увидевшая это Неточка язвительно хохочет в лицо «преступнику, который прощает грехи праведнику».

Вскоре Петр Александрович, которого жена подозревает в скрытой за беспричинной придирчивостью любви к Неточке, выслеживает девушку в библиотеке и видит заветное письмо. Желая оправдаться сам, он обвиняет Неточку в безнравственной переписке с любовниками. Во время бурной сцены в кабинете Александры Михайловны муж грозит выгнать воспитанницу из дому. Неточка не опровергает клеветы, боять «убить» подругу правдой. Та защищает девушку. Притворщик в злобе напоминает жене о прошлом «грехе», чем доводит её до обморока. Неточка обличает его моральное тиранство над женой ради того, «чтоб доказать», что он «безгрешнее её»! Перед тем как навсегда покинуть их дом, она должна ещё поговорить с помощником Петра Александровича Овровым, который неожиданно её останавливает.

Пересказала

Энциклопедичный YouTube

1 / 4

✪ Ф.Достоевский. Неточка Незванова

✪ Ф М Достоевский "Неточка Незванова"

✪ Ф.М. Достоевский - Белые ночи. Дядюшкин сон. Неточка Незванова.

✪ Достоевский Фёдор Михайлович - История одного музыканта

Субтитры

История создания

В начале 1847 года Достоевский собирался поехать в Италию, где он планировал начать писать новый роман для журнала «Современник». В письме к брату Михаилу от 7 октября 1846 года писатель сообщает, что первую часть задуманного произведения планирует написать в Италии и прислать из-за границы в журнал. Вторую часть романа Достоевский рассчитывал написать там же и предоставить лично сразу же по возвращении. К осени автор надеялся успеть написать ещё одну или две части и завершить роман. «И сюжет (и пролог) и мысль у меня в голове», - рассказывал Достоевский брату. В конце октября писатель снова сообщает о задуманном романе, который рассчитывает писать весь следующий год, чтобы позже издать вместе с романом «Бедные люди » и повестью «Двойник ». Вместе с замыслом нового произведения осенью 1846 года Достоевский «свежо, легко и успешно» работал над повестью «Хозяйка », несмотря на то, что идея нового романа всё больше увлекала писателя .

В письме от 26 ноября Достоевский писал брату о разрыве с журналом «Современник» и сближении с «Отечественными записками» из-за ссоры с Некрасовым: «Я имел неприятность окончательно поссориться с „Современником“ в лице Некрасова <…> Между тем Краевский, обрадовавшись случаю, дал мне денег и обещал, сверх того, уплатить за меня все долги к 15 декабря. За это я работаю ему до весны» . В это время работа над «Хозяйкой», «работа для святого искусства, работа святая, чистая, в простоте сердца, которое ещё никогда так не дрожало и не двигалось» у Достоевского, и которую писатель планировал закончить к январю 1847 года, была окончательно прервана замыслом романа «Неточка Незванова», название которого впервые появилось 17 декабря 1846 года . Из-за финансовых проблем Достоевский не смог выехать за границу, как планировал ранее .

Из того же письма от 17 декабря 1846 года следует, что Достоевский планировал закончить работу над первой частью уже к 5 января 1847 года, так как «обязался поставить Краевскому». К этому времени писатель планировал роман из трёх частей и рассчитывал на успех у читателей: «Мне всё кажется, что я завел процесс со всею нашею литературою, журналами и критиками и тремя частями романа моего в „Отечественных записках“ устанавливаю и за этот год мое первенство назло недоброжелателям моим» . Письма первой половины 1847 года рассказывают об активной работе Достоевского над произведением и его надеждах закончить роман к осени: «Он (роман) завершит год, пойдет во время подписки и, главное, будет, если пе ошибаюсь теперь, капитальною вещью году» . Тем не менее, работа над другими произведениями отвлекала писателя от романа . В частности, в это время параллельно продолжалась работа над «Хозяйкой», о скором окончании которой Достоевский сообщал в письме от 9 сентября 1847 года . В 1847 году «Неточка Незванова» так и не была закончена .

В 1848 году Достоевский читал фрагменты из «Неточки Незвановой» на собраниях кружка Петрашевского , который посещал до ноября 1848 года. На основе мемуаров Петра Семёнова-Тян-Шанского исследователи творчества писателя полагают, что к середине года уже была написана значительная часть произведения. Кроме того, первые слушатели отмечали, что рассказанная версия была «гораздо полнее, чем была она напечатана» позже . В черновых версиях романа повествование ведётся от лица автора, но уже в журнальной версии рассказчиком становится Неточка, а роман обретает подзаголовок «История одной женщины». Кроме того, изменился сюжет и размер задуманного произведения. Три опубликованные части получили названия: «Детство», «Новая жизнь», «Тайна»; стали более независимыми друг от друга, сохранив принадлежность к роману. Всего же планировалось более шести частей .

8 января 1849 года было получено разрешение Петербургского цензурного комитета на печать первой части романа. Впервые была опубликована в первом номере «Отечественных записок» за 1849 год . 1 февраля 1849 года Достоевский обещал Краевскому, что к июлю 1849 года в журнале будут напечатаны «первые шесть частей» романа. При доработке автор сократил роман на полтора печатных листа . 10 февраля одобрили печать второй части, вышедшей во втором номере «Отечественных записок» . Уже к 15 февраля Достоевский обещал предоставить третью часть, рассчитывая получить за неё 100 рублей . Но даже к концу марта писатель успел закончить только первую из двух глав. В надежде успеть напечатать третью часть полностью в апрельском номере журнала Достоевский стал посылать её в редакцию кусками, но не успел. В письме к Краевскому от 31 марта 1849 года писатель обещал к 10 апреля предоставить уже четвёртую часть, а к 15 апреля - пятую. Но в итоге ничего не прислал, а 23 апреля был арестован . 30 апреля 1849 года было получено разрешение на печать третьей части незаконченного романа, но без подписи Достоевского . Третья часть была опубликована в майском номере «Отечественных записок» за 1849 год .

Сюжет

Жизнь Неточки Незвановой прослеживается от 8 до 17 лет. Вначале девочка живёт с матерью и отчимом Ефимовым в каморке на чердаке большого петербургского дома. Одарённый скрипач, но высокомерный, грубый и бесцеремонный человек, отчим живёт за счёт «злодейки» жены, якобы загубившей его талант. Не понимая их истинных взаимоотношений, Н. Н. страстно привязывается к «отцу» и мечтает после смерти больной матери уйти с ним в новую, счастливую жизнь - в «дом с красными занавесами», богатый особняк, который виден из их окна. Пользуясь слепой любовью Н. Н., Ефимов заставляет её обмануть мать и отдать ему последние деньги для билета на концерт известного скрипача С-ца. Потрясенная мать в тот же вечер умирает. Отчим в припадке безумия уходит с Н. Н. навстречу её детской мечте. Дальнейшая жизнь Н. Н. протекает в «доме с красными занавесами», куда её взяли из сострадания, а потом у Александры Михайловны, которая рада заменить «сиротке» мать и много сил отдает её воспитанию. Повзрослевшая Н. Н. проникает в домашнюю библиотеку, знакомится с романами, «волшебные картины» которых далеко уносят её от «унылого однообразия» вокруг. Имея «чудный» голос, в 16 лет начинает учиться пению в консерватории. Случай помогает ей проникнуть в тайну дома: в одной из книг она находит давнее забытое письмо некоего С. О. к Александре Михайловне. Их «безгрешная» любовь стала предметом «злобы и смеха» в обществе. Муж «защитил» жену, но с тех пор морально тиранит подавленную его «великодушием» женщину. Н. Н. испытывает к нему открытую неприязнь, тот же пытается оклеветать её в глазах жены, обвинив в переписке с любовником. Во время бурной сцены он не щадит чувств жены, в ответ на что Н. Н. прямо обличает его в притворстве и собирается навсегда покинуть их дом.

Персонажи

Одним из действующих лиц романа является Овров - помощник в делах Петра Александровича. На основании небольшого сохранившегося фрагмента рукописи исследователи творчества Достоевского пришли к выводу, что первоначально данный персонаж задумывался как очередной «мечтатель», роль которого должна была быть достаточно весома. В ранних замыслах автора именно этот герой, вместо Неточки, находил письмо неизвестного с близкой и понятной для его характера идеей о «братском союзе двух сердец». Н. Н. Соломина предположила, что Достоевский задумывал сложные отношения между Овровым и Неточкой. В окончательном варианте, однако, его образ не раскрывается. Произведение завершается после первой встречи Оврова и Неточки .

Критика

Тема страдающего ребёнка постоянна в творчестве Достоевского. Неточка Незванова во многом предваряет «эмансипированных» женских персонажей, таких, как Наташа Ихменева («Униженные и оскорбленные »), Дуня Раскольникова («Преступление и наказание »), Аглая Епанчина («

Фёдор Михайлович Достоевский

«Неточка Незванова»

Восьмилетняя Неточка живёт в каморке на чердаке большого петербургского дома. Ее мать шитьём и стряпаньем зарабатывает на пропитание всей семье. Отчим, Егор Ефимов, человек странный. Он талантливый скрипач, но забросил музыку, потому что «злодейка» жена якобы загубила его дарование. Только её смерть «развяжет» его.

Грубый и бесцеремонный, он беззастенчиво живёт за счёт опороченной им женщины, которая, несмотря ни на что, продолжает его любить. Она уже давно и опасно больна.

В юности Ефимов был вольным кларнетистом у богатого и доброго помещика, из чьего оркестра ушёл после внезапной смерти своего друга, итальянского скрипача. Тот был «дурным человеком», но с чертами сверхъестественного. «Дьявол ко мне навязался», — вспоминал о нем впоследствии Ефимов. Итальянец завещал ему свою скрипку и выучил на ней играть. С тех пор Ефимовым овладело гордое сознание своей гениальности, исключительности, вседозволенности. Не испытывая никакой благодарности к помогавшим ему людям (помещику и графу), он пропивал деньги, даваемые ему для поездки в Петербург, где бы он мог развить свой талант. Лишь через семь лет беспорядочных скитаний по провинции он наконец оказался в столице.

Здесь уже 30-летний скрипач сошёлся с юным коллегой, русским немцем Б., с которым делил кров и пищу. В утратившем технические навыки друге Б. поражало «глубокое, <…> инстинктивное понимание искусства», но удручали самоуверенность и «беспрерывная мечта о собственном гении». Б. упорно трудился и, несмотря на сравнительно скромное дарование, в конце концов достиг успеха и стал известным музыкантом. Талантливый же Ефимов, не обладая «ни терпением, ни мужеством», постепенно спивался и вёл себя все более непорядочно. Друзья расстались, но Б. навсегда сохранил симпатию и сострадание к товарищу юности. Вскоре Ефимов женился на матери двухлетней тогда Неточки, мечтательнице, поверившей в его талант и готовой пожертвовать всем ради мужа. Как-то Б. помог старому другу устроиться в театральный оркестр. Тот не отдавал ни копейки жалованья жене и «дочери», пьянствуя сам и поя приятелей. Вскоре он был уволен из-за скверного, высокомерного характера.

Не понимая истинных взаимоотношений матери и отчима, Неточка страстно привязывается к «отцу». Он так же «гоним» строгой матерью, как она сама. Девочку вдохновляют мечты, навеянные речами Ефимова: после смерти матери они вместе с «отцом» покинут убогий чердак и уйдут в новую, счастливую жизнь — в «дом с красными занавесами», богатый особняк, видный из их окна.

Когда на гастроли в Петербург приезжает знаменитый скрипач С-ц, для Ефимова делом жизни становится попасть на его концерт. Он должен доказать себе, что и С-ц — ничто перед его не признанным из-за «злых» людей, но великим гением. Где взять деньги на билет? Пользуясь слепой любовью к себе Неточки, отчим заставляет её обмануть больную мать, пославшую дочь за покупками с последними рублями. Отдав деньги «отцу», девочка должна сказать, что потеряла их. Разгадав план мужа, мать впадает в отчаяние. Вдруг от Б. приносят билет на концерт С-ца. Ефимов уходит. Потрясённая женщина в этот же вечер умирает. Ночью нищий музыкант возвращается, убитый сознанием своего ничтожества перед искусством С-ца, Неточка в волнении бросается к обезумевшему «отцу» и увлекает его прочь из дому, навстречу своей детской мечте, хотя сердце её и болит по оставленной мёртвой матери. На улице Ефимов убегает от «дочери», которая с криками пытается догнать безумца, но падает без чувств. Сам он вскоре попадает в больницу, где умирает.

Теперь Неточка живёт в том самом «доме с красными занавесами», принадлежащем князю X-му, умному, доброму и сострадательному «чудаку». Она долго болела после пережитого, но затем новое чувство овладело её сердцем. Это любовь к прелестной и гордой ровеснице Кате, дочери князя. Резвая Катя вначале невзлюбила грустную и болезненную «сиротку», ревнуя к ней своего отца. Однако та внушила к себе уважение, с достоинством отразив насмешки княжны над её родителями. Способности Неточки к учению также уязвляют самолюбивую шалунью, чья холодность глубоко ранит девочку. Однажды Катя решает подшутить над злой и вздорной тёткой князя: она впускает в её комнаты бульдога Фальстафа, внушающего старой княжне ужас. Неточка берет на себя Катину вину и отбывает наказание, запертая в тёмной комнате до четырёх часов утра, потому что о ней забыли. Взволнованная несправедливостью Катя поднимает шум, и девочку освобождают. Теперь между ними — открытая взаимная любовь: они плачут и смеются, целуют друг друга, секретничают до утра. Оказывается, Катя тоже давно любит подругу, но хотела «помучить» её ожиданием. Заметив неестественное возбуждение княжны, взрослые разлучают девочек. Вскоре Катя с родителями надолго уезжает в Москву.

Неточка переселяется в дом 22-летней Александры Михайловны, замужней сестры Кати. «Тихая, нежная, любящая» женщина рада заменить «сиротке» мать и много сил отдаёт её воспитанию. Счастье девочки омрачается лишь безотчётной антипатией к Петру Александровичу, мужу Александры Михайловны. Она чувствует в их неестественных отношениях какую-то тайну: муж всегда угрюм и «двусмысленно сострадателен», а жена робка, страстно-впечатлительна и как будто в чем-то виновата. Она худа и бледна, её здоровье постепенно ухудшается из-за постоянной душевной боли.

Неточке уже тринадцать. Она способна многое отгадать, но от действительности её отвлекает проснувшаяся страсть к чтению. Случайно девочка находит доступ в домашнюю библиотеку, где хранятся запретные для неё романы. Теперь она живёт «фантазиями», «волшебными картинами», далеко уносящими её от «унылого однообразия» жизни. В течение трёх лет она таится даже от старшей подруги. Между ними давно нет доверия, хотя взаимная любовь так же сильна. Когда Неточке исполняется шестнадцать, Александра Михайловна замечает у неё «чудный голос»: с этих пор девушка учится пению в консерватории.

Как-то раз в библиотеке Неточка находит забытое в книге старое письмо. Некий С. О. пишет Александре Михайловне. Девушка узнает мучившую её восемь лет тайну: уже замужем Александра Михайловна полюбила «неровню», мелкого чиновника. После недолгого и вполне «безгрешного» счастья начались «пересуды», «злоба и смех» — общество отвернулось от «преступницы». Муж, однако, защитил её, но велел С. О. срочно уехать. Малодушный возлюбленный навсегда простился с «забывшейся» «грустной красавицей».

Потрясённая Неточка открывает смысл «долгого, безвыходного страдания» Александры Михайловны, её «жертвы, приносимой покорно, безропотно и напрасно». Ведь Петр Александрович «презирает её и смеётся над ней»: прежде чем войти в кабинет жены, он обычно перед зеркалом «переделывает» своё лицо. Из напевающего и смеющегося человека превращается в понурого, сгорбленного, убитого горем. Увидевшая это Неточка язвительно хохочет в лицо «преступнику, который прощает грехи праведнику».

Вскоре Петр Александрович, которого жена подозревает в скрытой за беспричинной придирчивостью любви к Неточке, выслеживает девушку в библиотеке и видит заветное письмо. Желая оправдаться сам, он обвиняет Неточку в безнравственной переписке с любовниками. Во время бурной сцены в кабинете Александры Михайловны муж грозит выгнать воспитанницу из дому. Неточка не опровергает клеветы, боять «убить» подругу правдой. Та защищает девушку. Притворщик в злобе напоминает жене о прошлом «грехе», чем доводит её до обморока. Неточка обличает его моральное тиранство над женой ради того, «чтоб доказать», что он «безгрешнее её»! Перед тем как навсегда покинуть их дом, она должна ещё поговорить с помощником Петра Александровича Овровым, который неожиданно её останавливает.

Неточка Незванова, девочка восьми лет, вместе с мамой и отчимом живет на чердаке петербургского дома. Мать зарабатывает на хлеб шитьем и стряпаньем, отчим, спившийся скрипач Ефимов, целыми днями бездельничает и живет за счет жены. В молодости отчим был кларнетистом, водил дружбу с итальянским скрипачом, который завещал ему свою скрипку и обучил на ней играть. Умение играть на скрипке привило Ефимову гордость от осознания своей гениальности и исключительности. Неуемная гордыня и леность привели скрипача на самое социальное дно, он спился и разошелся со своими друзьями. Вскоре он женится на матери Неточки, которая свято верила в его талант и жертвовала всем ради мужа.

Неточка страстно привязывается к отчиму, ее занимают речи Ефимова о счастливой жизни в доме с красными занавесками, куда они вместе уйдут после смерти третирующей их матери. Когда отчим узнает, что в Петербург приезжает знаменитый скрипач С-ц, он подговаривает Неточку хитростью забрать деньги, необходимые на лекарство смертельно больной матери, и купить билет на концерт. Ефимов хочет убедиться, что С-ц – переоцененная посредственность по сравнению с ним, непризнанным гением. Мать, узнав, на что ушли деньги, впадает в отчаяние и в тот же вечер умирает. Отчим понимает, что он бездарь по сравнению с С-ц, и сходит с ума. Позже он попадет в больницу, где и умрет.

Осиротевшую девочку принимают жить в дом доброго дворянина. Неточка тяжело переживает потерю родителей, однако позже она испытывает новое чувство – любовь к гордой Кате, дочери князя. Сначала Катя холодно относится к сиротке, ревнуя ее к отцу, но позже девочки сближаются и становятся лучшими подругами. Взрослые разлучают девочек, заметив вспыхнувшие чувства между ними. Катя надолго уезжает в Москву, а Неточка переселяется в дом старшей сестры Кати.

Сестра Кати, Александра Михайловна, привязывается к сиротке и много сил отдает ее воспитанию. Неточка не может разгадать тайну этой семьи – муж Александры всегда угрюм и сострадателен, а сама Александра робка и будто в чем-то виновата. Девочка сбегает из странной семейной атмосферы в мир романов и повестей, которые она берет в большой домашней библиотеке. Именно в библиотеке она находит разгадку семейной тайны – в одной из книг Неточка замечает любовное письмо к Александре от мелкого чиновника. Эта связь опозорила Александру, но муж защитил ее и теперь постоянно морально тиранит несчастную женщину. Муж Александры пытается оклеветать Неточку, обвиняя ее в переписке с любовником, в ответ на что, девочка обличает его в двуличности и покидает дом.