ПАМЯТКА ПАРТОРГУ ПАРТИЙНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СТРЕЛКОВОЙ РОТЫ

Стрелковая рота решает исход боевой операции. Чем крепче будет сколочена рота, чем устойчивее и храбрее будет она сражаться с немецкими оккупантами, тем быстрее и лучше будет выполнен боевой приказ Командования. Ротная партийная организация всей силой большевистского влияния на личный состав и примерностью каждого коммуниста должна обеспечить строгое соблюдение воинской присяги каждым военнослужащим, крепкую воинскую дисциплину, высокую моральную устойчивость красноармейцев и командиров, точное и неуклонное выполнение всех приказов и распоряжений начальников.

Парторг, при всей многообразности задач, выполняемых тобой в роте, как партийным руководитель, помни всегда о следующих своих обязанностях:

1. Ежедневно общайся с коммунистами, воспитывай в них презрение к смерти ради победы над врагом; добивайся того, чтобы каждый коммунист роты был большевистским вожаком масс в бою, поднимал бы моральный дух бойцов, словом и делом вселял бы в них веру в правоту нашего дела, в нашу победу и неизбежное поражение немецких оккупантов. Ежедневно беседуй по-душам с красноармейцами и командирами, разъясняй им положение на фронтах Отечественной войны и успехи Красной Армии в борьбе с врагом. Помни, что боец видит только положение своей роты и нуждается в обобщающем материале с итогами боев на более широком участке. Во взводах, отделениях помогай низовым агитаторам проводить беседы с бойцами, организуй читки газет и разъяснение постановлений партии, правительства н приказов Народного Комиссара Обороны. Подбери себе двух заместителей и представь их на утверждение политруку роты. Заместителей постоянно знакомь с текущей работой и задачами партийной организации, привлекай их к активному участию в руководстве партийной работой.

2. Перед боем проверь, знает ли каждый коммунист свою задачу в бою, доведено ли боевое задание до каждого бойца роты, подготовлено ли оружие к безотказному действию. Напомни каждому коммунисту, что в наступательном бою он обязан неудержимым порывом вперед, личным примером героизма увлечь всех бойцов на безусловное выполнение боевого приказа. Разъясняй всем коммунистам их обязанности в обороне и при отражении контратак противника; учи их проявлять непреодолимое упорство, хладнокровие, выдержку и решительность действий как в борьбе с противником, так и в борьбе с трусами, паникерами и предателями, если таковые окажутся в роте.

3. Коммунистам, идущим в разведку, каждый раз давай указания об их мужественном поведении при выполнении боевого задания и упорстве в достижении поставленной цели. Воспитывай их в духе правдивости и четкости донесений. Партийные документы идущих в разведку должны быть сданы на хранение военкому полка.

4. Обяжи каждого коммуниста знать нужды и настроения каждого бойца. Совместно с командиром и политруком так распредели коммунистов, чтобы охватить партийным влиянием весь личный состав роты. О всех отрицательных явлениях немедленно докладывай политруку. Веди учет всех отличившихся в 6оях и совершивших подвиги бойцов и командиров, популяризируй их во всей роте и распространяй их боевой опыт. Докладывай о каждом факте проявленного героизма политруку и секретарю первичной партийной организации.

5. Повседневно заботься о росте рядов ВКП(б) за счет лучших, проверенных и отличившихся в бою комсомольцев и непартийных большевиков - красноармейцев, младших командиров и командиров. Разъясняй всему составу роты решение ЦК ВКП(б) о том, что военнослужащие, отличившиеся в боях, могут приниматься в ВКП(б) по рекомендации трех членов партии с одногодичным партстажем, если они знают рекомендуемого и менее года; разъясняй, что кандидаты партии, отличившиеся в боях, могут приниматься в действительные члены ВКП(б) по истечении трехмесячного кандидатского стажа. Вовлекай в партию лучших, отличившихся в боях комсомольцев. Особое внимание уделяй вовлечению в ряды партии младших командиров.

6. Когда в роту приходит пополнение, разъясни ему обстановку, расскажи о боевых традициях части, покажи героев своей роты, внимательно выслушивай все вопросы каждого бойца из пополнения, терпеливо разъясняй все, что его интересует. Коммунистам дай задание, чтобы во взводах и отделениях пополнению была оказана дружеская встреча и необходимая помощь освоиться в боевой обстановке. Выяви всех коммунистов из пополнения, помоги им стать на партийный учет, побеседуй с каждым и разъясни ему место коммуниста в бою.

С довоенной фотографии на нас смотрит молодой человек - это Николай Иванович Титов. Здесь ему 17 лет. Он старший сын в семье Ивана Афанасьевича Титова. Что мы о нем знаем? К сожалению, старожилы деревни Молбо, знавшие его, давно ушли из жизни. Остались лишь скудные воспоминания о нем.
Из воспоминаний младшей сестры Генриетты Ивановны:
«Николай был веселый, заводной парень, отменный спортсмен, бессменный капитан сборной школы по лыжам. Сохранилась фотография, где он стоит со знаменем - высокий, стройный парень впереди сборной команды сельских учащихся. Активный комсомолец, был всегда в гуще общественной жизни школы и села.
Когда грянула война, Николай был среди первых, кто подал заявление добровольно идти на защиту Родины. В июле 1942 года его призвали на фронт».
Через две недели пути призывников доставили на станцию Мальта. Начались солдатские будни, боевая и политическая подготовка длилась три месяца. В январе 1943 года 35 запасная стрелковая бригада подготовила шесть стрелковых маршевых рот, две пулеметных, одну маршевую батарею и три специальные роты.
В первых числах февраля в вагоне-теплушке Николай вместе с другими бойцами последовал на фронт. Командир роты сразу приметил его среди бойцов, Николай не только хорошо знал русский язык, но и отлично разбирался в политической обстановке. Своим приказом он назначил Николая редактором боевого листка роты.
Через несколько дней прибыли в Москву. Вновь прибывшие бойцы вошли в состав 222 стрелковой дивизии 33 армии, которая действовала в направлении Смоленска.
17 февраля прибывшее пополнение вступило в бой по уничтожению Угрюмовской группировки противника. Первое боевое крещение. Командир батальона поставил задачу: с рассвета начать наступление на укрепленные районы и узлы сопротивления, занятые противником.
7.30 утра при поддержке артиллерии рота начала бой, перейдя в наступление. По приказу командиров солдаты дружно поднялись в атаку. Февральский снег, перемешанный с грязью, прилипал к сапогам, затрудняя бег. Николай, на ходу перезаряжая автомат, немного отстал от бегущих бойцов. Рядом разорвалась мина, упали убитые и раненые бойцы. Ударная волна отбросила Николая. Поднявшись и оглянувшись вокруг, он увидел, что рота понесла большие потери от артиллерийского и минометного огня.
Вечером в землянке перед бойцами выступил политрук, он говорил о необходимости взять деревню Гостищево. Вновь была поставлена задача: занять исходное положение для наступления.
Утро. Предрассветную тишину оглушили залпы артиллерии, сотни снарядов обрушились на позиции противника, в небе прочертили огненные следы реактивные снаряды «Катюши», неся смерть и разрушение немцам. Батальон вновь поднялся в наступление, обстреливаемый ураганным артиллерийско-минометным огнем противника. Солдаты все же достигли окраины деревни Гостищево, выбили противника с первой линии обороны. Враг понес большие потери.
В этих жестоких боях Николай приобрел бесценный боевой опыт, вступил в ряды коммунистов, возглавил партийную ячейку батальона. Он ежедневно общался с бойцами, воспитывая в них презрение к смерти ради победы над врагом, поднимал моральный дух бойцов, словом и делом вселял в них веру в победу.
Смерть гуляла где-то рядом, в разных передрягах побывал Николай, но судьба благоволила ему. Находясь на самых ответственных боевых участках, он личным примером воодушевлял бойцов во время наступления и контр-атаки противника
Зима 1943 года. Враг силен. На участке фронта, где закрепился батальон, предстояло взломать оборону противника и захватить высоту 216,0 и овладеть селом Степановка. Здесь немцы в течение семи месяцев строили и укрепляли свою оборону: возвели несколько оборонительных рубежей с проволочными заграждениями и минными полями, построили дзоты, вырыли глубокие траншеи, соединив их между собой ходами сообщений. Задача была не простой. Николай провел партийное собрание среди коммунистов и комсомольцев. Все бойцы были проникнуты чувством высокой ответственности перед предстоящим наступлением.
В морозное утро 26 января в 8 часов тишина была нарушена залпом гвардейских минометов, вслед за ними сотни пушек, изрыгая огонь, обрушили свои смертельные снаряды на врага. Вздрогнули деревья, сбрасывая с себя снег, поле боя окуталось сплошным дымом. Через час после артподготовки поднялась пехота. Бойцы и командиры с возгласами «Ура!» ринулись в атаку. Через несколько минут передовые подразделения ворвались во вражеские окопы. Началась жестокая беспощадная рукопашная схватка. Стреляя на ходу, Николай прыгнул в траншею противника, поливая огнем автомата замешкавшихся «фрицев». Патроны закончились, в ход пошли приклады и саперные лопаты - взмах руки, удар, протяжный крик врага… Все перемешалось. Вдруг из глубины траншеи раздался выстрел. Последнее, что видел Николай, след от трассирующей пули, которая острой болью пронзила сердце...
Николаю в ту пору был всего 21 год.

П.Д. Габышев.

Е. ВОЛОДИНА, А. РАДЧЕНКО

Экзамены в Запорожской школе медицинских сестер подходили к концу. Люда Кравец, как и многие ее подруги, собиралась продолжать учебу в медицинском институте. Но грянула война.... В комнату, где заседала комиссия по распределению, один за другим заходили выпускники. Возвращаясь, они показывали направления в различные больницы области.

Кто следующий?

Зашла Люда Кравец. Она заявила:

Мне дайте направление на фронт.

А вы представляете, какие лишения вас там ожидают?

Я готова ко всему во имя Родины.

Члены комиссии знали, что она хорошо училась, овладела парашютным делом, умела плавать. Но разве это все, что нужно для фронта? Выдержит ли трудности боевой обстановки эта маленькая восемнадцатилетняя девушка?

Но, зная упорство Людмилы, директор школы позвонил в военкомат и рассказал о ее просьбе.

Через несколько дней в домик на улице Шевченко, что в поселке Кушугум, Запорожской области, пришла повестка из военкомата.

Ну, мама, ухожу в армию.

У обеих на глаза навернулись слезы.

Мама, родная, не плачь. Я вернусь... Я скоро вернусь...

Агафья Максимовна не пыталась отговаривать дочь: знала ее характер.

Эвакогоспиталь в Омске. Здесь тоже ощущалось дыхание войны. Но Людмиле казалось, что на фронте, на передовой, она приносила бы больше пользы.

Два рапорта написала Людмила с просьбой о посылке в действующую армию. Ей отказали.

Кто хочет, тот добьется, - сказала она и написала третий рапорт.

На этот раз просьбу ее удовлетворили.

В Омске Людмилу Кравец направили в полковую санроту. Занимаясь своими непосредственными делами санинструктора, она настойчиво изучала оружие. Понимала, что на фронте это может пригодиться.

И пригодилось. В 1942 году, когда часть вступила в бой на Северо-Западном фронте, ей часто приходилось браться за автомат.

В часы затишья Людмила вела общественную работу. Бойцы с удовольствием слушали ее беседы.

Но бывали поручения и посложнее.

Однажды ночью, - рассказывает Людмила, - мне поручили прочитать листовки немцам, написанные специально для них. Я поползла. Холодный колючий ветер мел поземку. Не видно было ни зги. Очень обрадовалась, когда в темноте заметила свой ориентир - отдельные кусты на противотанковом минном поле. Рядом проходила знакомая дорожка. Вот и укромное местечко, которое не раз выручало. Устроившись поудобнее, я начала с помощью рупора читать листовки. Казалось, не так уж и громко получалось. Но меня услышали: на следующий день сдались в плен двадцать девять немцев.

Еще ответственней была работа в стрелковой роте, куда Кравец перевели по ее настойчивой просьбе. Во время боев она оказывала первую помощь раненым, перевязывала их непосредственно на поле боя, эвакуировала в санвзвод.

А вскоре среди раненых, отправляемых в госпиталь, оказалась и сама Людмила. Санитарный поезд увозил ее на восток. Тогда и узнала она о первой правительственной награде. Окружающие принялись поздравлять, ее же мысли были далеко, на месте последнего боя.

Ранение оказалось серьезным: были повреждены обе ноги и рука. Прошедшие столько фронтовых дорог, ноги Людмилы теперь отказывали. Эту страшную мысль подтвердили врачи, на лицах которых она прочла: нужна ампутация. Но главный хирург всячески оттягивал окончательное решение, применяя новейшие методы лечения. И не ошибся. Закаленный, выносливый организм победил жестокую болезнь. Правда, сразу на фронт Людмила возвратиться не смогла - ее направили санинструктором в запасный полк, который располагался в небольшой деревне. Вокруг была изрешеченная пулями, перерытая снарядами голая земля. И неподалеку - чудом уцелевший лес. Один из домов этой деревни остался в памяти Кравец на всю жизнь.

Собрание назначили на вечер. Длинным показался этот день Людмиле. В который раз мысленно повторяла она все, что будет рассказывать о себе на собрании. А когда оно началось, говорить, по сути, было не о чем: слишком короткой была ее биография, о наградах говорилось в анкете. И она смущенно опустила глаза.

Боевая, задорная в обычное время, она присмирела, притихла, когда начали говорить о ней товарищи. Мнение у всех было одно: Людмила Степановна Кравец достойна быть кандидатом в члены Коммунистической партии. Девушка уходила с собрания счастливой, зная, что в партию принимают только лучших. Если уж ей оказали такое доверие, она оправдает его.

И опять рапорты с просьбой послать на фронт. Вскоре Людмила снова оказывает первую помощь бойцам на передовой. В одном из боев вражеские разрывные пули настигли отважного санинструктора.

В памяти сохранилось самое тяжелое. Группа медиков устроилась в блиндаже. Готовились к приему раненых. И вдруг огромной силы взрыв потряс воздух. Что было потом - Люда не знает. Она надолго потеряла сознание. Первое, что увидела, когда очнулась, была ее косынка, висевшая неподалеку на дереве. Вокруг ни одной живой души: погибли товарищи.

Наутро стали поступать раненые. Людмила, превозмогая боль (в правую руку попал осколок), бинтовала раны, поддерживала солдат теплым словом:

Молодец! Вот это солдат! - хотя сама тоже нуждалась в помощи: опухла рука, поднялась температура.

Но заменить ее было некем.

Держитесь! - просил командир.

И Кравец держалась. Девяносто пять раненых перевязала. И так перевязывала, что в санроте сразу узнавали ее работу и посылали раненых в медсанбат, не перебинтовывая. С последней группой в медсанбат отправилась и сама Кравец. Коллеги вытащили из правой руки осколок, и она вернулась в строй.

Радостно встретили своего санинструктора полковые друзья. Снова слушали они на привалах и в короткие передышки между боями украинские песни. И казалось им, что Людмила поет их с каждым разом все задушевнее и задушевнее.

Но таких передышек было мало. Шли ожесточенные бои с врагом. Нанося удары один сильнее другого, советские воины шаг за шагом освобождали родную землю от фашистских оккупантов. Заседать было некогда. Партийное собрание длилось недолго. Да и не было необходимости доказывать, что место бесстрашного воина Людмилы Кравец - в рядах членов Коммунистической партии.

Людмила Кравец всегда была с бойцами, пользовалась всеобщим уважением, и не удивительно, что вскоре она возглавила партийную организацию роты.

Храбрость и самообладание ни разу не изменяли этой верной дочери Родины. О ее мужестве, отваге не раз писали фронтовые газеты. Среди документов Людмилы Степановны хранится маленькая газетная вырезка. «Она спасла десятки жизней» - так называлась заметка.

«Откуда у нее столько силы? - удивляется каждый, когда узнает, что маленькая девушка в одном из недавних боев вынесла на своих плечах из-под огня десятки раненых бойцов и офицеров, - говорится в заметке.- За время Отечественной войны санинструктор Людмила Кравец спасла не один десяток жизней. Родина вознаградила ее за отвагу и самоотверженность. Храбрая девушка награждена тремя орденами Красной Звезды и медалью «За отвагу».

Очень многие воины вспоминают Людмилу с сердечной, братской благодарностью».

Немцы закрепились на выгодном рубеже. Парторг Людмила Кравец понимала, что от этого боя во многом зависит дальнейший успех наступления. Она собрала перед боем коммунистов и призвала их служить примером для беспартийных в выполнении боевой задачи. Бой начался рано утром. После сильной артиллерийской подготовки наши части пошли на штурм вражеских укреплений.

Горит советский танк! - крикнул кто-то.

«Там ведь люди», - подумала Людмила и поспешила к горящей машине.

С одним из бойцов, появившимся около танка, Кравец вытащила раненого водителя, остальные погибли. Танкист был без сознания. Мины ложились все ближе и ближе. Девушку ранило в бедро. Но она все-таки устроила танкиста в укромном месте и поспешила в свое подразделение.

Тут Кравец узнала, что ранен командир подразделения. Людмила не растерялась. И, когда увидела, что пошли в наступление наши танки, она подняла бойцов в атаку.

Вперед! Вперед! - слышался ее призыв. Звонкий голос девушки казался необычным в грохоте боя, и, чем сильнее звучал он, тем большее воздействие оказывал на бойцов.

Подразделение заняло две линии вражеских траншей и, развивая наступление, приближалось к хутору. На пути наступавших оказался небольшой ручей. Стараясь задержать здесь советских солдат, противник открыл яростный огонь. В роте не осталось ни одного офицера. Людмила понимала, что только решительные, немедленные действия могли обеспечить успех в выполнении задачи, поставленной командованием. Она первой бросилась вброд через ручей, увлекая за собой бойцов.

А местность открытая, чрезвычайно невыгодная для наступавших. Трудно было продвигаться вперед, приходилось бороться за каждый клочок земли.

Разгоряченные бойцы смело шли на схватку с врагом и в рукопашном бою овладели частью хутора.

Не сразу поверили на командном пункте, что этим боем руководила скромная девушка - гвардии старший сержант Людмила Степановна Кравец. А когда убедились - представили к высшей награде.

В Берлине бои были еще ожесточеннее. Враг яростно сопротивлялся, стрелял из каждого окна, подвала, чердака.

Гитлеровцы за домом устанавливают миномет, - сообщил командир роты. - Мы бы могли уничтожить его, но у нас нет ни одной гранаты.

Людмила поняла это как приказ достать их. Не много времени отсутствовала она. Вскоре вернулась с добычей. Никто не спросил, откуда взялись гранаты. Но каждый знал, что достались они ей нелегко. Фашистский миномет вместе с расчетом взлетел на воздух.,.

Приближался праздник Победы. Отмечать его Людмиле Кравец пришлось в госпитале: незадолго до окончания войны она получила пятое ранение.

Как с близкими и родными встретилась Людмила после выздоровления со своими однополчанами, которые незадолго перед этим узнали радостную весть: неустрашимому в борьбе с врагом санинструктору 1-го стрелкового батальона 63-го гвардейского стрелкового Рижского полка 23-й гвардейской стрелковой Дновской краснознаменной дивизии 3-й ударной армии Людмиле Степановне Кравец было присвоено звание Героя Советского Союза.

Тихая зеленая улица Володарского в Запорожье. В глубине двора красивый каменный дом. Вокруг яблони, сливы, груши. Под одним из развесистых деревьев и вели мы беседу с хозяйкой дома - Людмилой Степановной Кравец. Она познакомила нас со своим мужем - другом военных лет Владимиром Николаевичем Ледвиным, ныне нормировщиком весоремонтного завода.

Растут в семье помощники - Валерий и Ирина. Родились они после войны, и хорошо, что им не довелось слышать сирен боевой тревоги, гула вражеских самолетов, оглушающих взрывов бомб. Но они знают, что была война, что мама и папа были на фронте, что мама не раз была ранена и контужена. И если Людмила Степановна болеет (сказываются военные годы), многие заботы дети берут на себя.

Людмила Степановна любит быть среди людей - в школах, клубах, парках. Она рассказывает о героической борьбе советского народа в годы войны против фашизма, призывает молодежь беречь завоеванное отцами и матерями, бороться за мир на всей планете.

Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера Ляшенко Николай Иванович

В ПОЛИТОТДЕЛЕ АРМИИ. АВГУСТ 1942 - ОКТЯБРЬ 1943

Отказываться не положено. Аппарат политотдела. Штрафные роты и батальоны. Семинар пропагандистов. Упразднение института комиссаров. Ночное путешествие. Беседа с бывшим комиссаром. Проверка ротных парторганизаций. Парторг роты Телегин. «Кто здесь командует?» Новая присяга. Партизаны. В штрафном батальоне. Адъютант комбата капитан Файсман. Политинформация. Новый боевой устав пехоты

Отказываться не положено

Уже больше месяца я исполнял обязанности выбывшего по ранению комиссара полка. Боевых действий за это время на нашем участке фронта не происходило, и полк отдыхал.

Немцы в Киришах теперь не представляли для нас прежней опасности, так как, собственно, из Киришей они уже были выбиты и прижаты к железнодорожному мосту, держались они лишь на небольшом плацдарме вокруг химкомбината, не имевшем уже никакой ценности. Активных действий они не совершали, только отбивались, когда на них наседали. Но мы их не беспокоили, чему гитлеровцы были только рады и старались отблагодарить нас тем же.

Следует отметить, что, исключая майскую 1942 года попытку выбить нас с плацдарма на левом берегу Волхова, немцы не предпринимали больше нигде на участке нашей армии попыток к наступлению. Они старались лишь удержаться на тех рубежах, которые занимали. Но и это им плохо удавалось. Повсюду и почти непрерывно мы теснили противника. На юго-востоке нашей страны немцы так же были повсюду остановлены, хотя там все еще шли жаркие бои.

Командиром полка у нас был подполковник Дружинин. Это был уже пожилой штабной офицер. Его я не знал вовсе. Как и я, он был назначен недавно, всего за неделю до моего назначения. В военном деле, в особенности в штабных делах, подполковник разбирался неплохо, но имел слабость к спиртному и к женщинам, причем у него слабость эта была какой-то уродливой: распущенной, вульгарной и пошлой. Мне это страшно не нравилось, и подполковник это хорошо видел и понимал. На словах он, как правило, соглашался с моими замечаниями и даже сам осуждал свои поступки, но, к сожалению, таковы приемы всех подобных «деятелей». При мне он старался держаться и вести себя деловито, даже корректно, но стоило ему остаться одному или улизнуть куда-то, как он «набирался» до такой степени, что никого не узнавал. Мне не довелось побывать с ним в какой-либо сложной боевой обстановке, где можно было бы увидеть и оценить достоинства и недостатки его как командира, но мне все же казалось, что его назначение командиром полка, стоящего на передовых позициях, скорее было похоже на диверсию, чем на внимательный подбор и расстановку кадров.

Начало августа. В конце дня вдруг получаю телеграмму: предлагалось явиться в политотдел армии. Для чего и по какому вопросу - из телеграммы не явствовало. Комиссар и политотдел дивизии тоже не помогли, лишь заявили, что, мол, вызывают, так надо ехать.

Может, для утверждения комиссаром полка, подумал я, но почему тогда в отдел агитации и пропаганды? Поломав голову, я не смог прийти к какому-то определенному выводу.

На второй день, оседлав лошадей, рано утром двинулись со связным в путь и во второй половине дня достигли цели. Явившись в отдел агитации и пропаганды, я встретил там уже знакомого мне подполковника Сазикова Федора Степановича, месяца полтора назад он приезжал в политотдел нашей дивизии и тогда же беседовал со мной на различные темы фронтовой жизни. Потому сейчас встретились мы скорее по-приятельски, чем по-военному; увидев меня, он обрадованно воскликнул:

А-а-а, Николай Иванович! Здравствуйте, здравствуйте! - Улыбаясь, крепко пожал мне руку: - А мы вас ожидали еще вчера.

Да, знаете, последнее время я нахожусь в тылу, и ваша телеграмма попала мне в руки только вчера во второй половине дня, поэтому вчера я прибыть никак не мог, - объяснял я.

Ну хорошо, хорошо. Пойдемте к генералу. - И он тут же повел меня к начальнику политотдела армии.

В большой комнате, перегороженной деревянным барьером, (это была канцелярия политотдела армии), за столами сидели немногочисленные сотрудники, стучали пишущие машинки, и, кажется, не замечая нас, все сосредоточенно работали. В дальнем углу за письменным столом сидел и тоже сосредоточенно работал начальник политотдела армии генерал-майор Емельяненко. Видел я его впервые. Это был слегка смугловатый южанин среднего возраста, крепко сложенный, выше среднего роста. Выглядел он молодо, бодро и далеко не истощенным. Никакой натянутости, чопорности и так называемой начальственности в нем не было. Наоборот, это был типичный партийный деятель, простой и доступный всем, с приятным и мягким характером.

Ну вот, прибыл тот самый батальонный комиссар, о котором мы с вами разговаривали, - доложил генералу подполковник Сазиков.

Вот и хорошо. Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар! - Генерал энергично встал, вышел из-за стола и подал мне руку.

Здравия желаю, товарищ генерал-майор, - по-уставному ответил я.

Полагаю, вы уже договорились, - обращаясь к Сазикову, сказал генерал. - Ну что ж, идите устраивайтесь поудобнее и работайте.

Поняв, что меня хотят взять в аппарат политотдела армии, я поначалу растерялся. Перспектива работы комиссаром полка интересовала меня куда больше: работа с людьми, с массой солдат и офицеров, которых я любил и которые мне в этом тоже не отказывали, - среди них я чувствовал себя свободно и на месте. В больших же аппаратах работать не любил.

В них никогда не видно результатов твоего труда, там он растворяется, как мыльная сода, превращаясь потом в нечто усредненное. Я решил заявить о своем несогласии, но невольно впал в раздумья. Заметив это, генерал повернулся к Сазикову. Вскинул левую руку на уровень глаз и посмотрел на часы:

Вот что. Я сейчас уезжаю, а вы заготовьте приказ на товарища. Буду через два часа. - Повернулся и вышел.

Ну вот и все, - улыбаясь, сказал Сазиков. - Теперь пойдемте домой.

Когда вышли из канцелярии, подполковник заметил:

А вы знаете, что в армии отказываться от назначения не положено?

Я-то, скажем, не знаю, но откуда вам это известно, если вы, как кажется, находитесь в армии меньше моего?

Он усмехнулся:

Так говорят военные.

Ну, раз военные, то и быть по-военному!

Мы оба рассмеялись.

Аппарат политотдела

Мое пребывание в аппарате политотдела армии как раз совпало с целой серией радикальных мер партии, правительства и Верховного Главнокомандования, направленных на укрепление армии. Проведением этих реформ и мероприятий в жизнь - в основном непосредственно в войсках, и определялась работа политотдела армии в указанный период.

Официально мне было поручено наблюдение за армейской и дивизионной печатью, но практически я мало этим занимался. Кадры в армейской и дивизионной печати были достаточно подготовленные, профессиональные, и выпускаемая ими продукция была высокого качества. Кроме того, политотделы дивизий давали этой печати правильное идейно-политическое направление; только изредка приходилось отмечать некоторые шероховатости, отклонения от действительных событий или забвение на время того или иного участка работы.

Аппарат редакции и типографии армейской газеты был тоже немаленьким. В составе редакции было несколько квалифицированных журналистов, два писателя, один из них все же что-то писал, но другой, кажется, полностью дисквалифицировался и заботился больше о том, чтобы не пропали его сто грамм и не опоздать бы в офицерскую столовую. Разумеется, в редакции были также технические служащие, машинистки и младший обслуживающий персонал. Типография, хотя она и не производила никакой другой продукции, кроме армейской газеты, считалась тем не менее самостоятельным хозрасчетным предприятием с четырьмя-пятью рабочими и директором во главе. Она совершенно официально принимала заказы редакции армейской газеты и также совершенно официально отчитывалась о своей деятельности какому-то далекому и единственному хозяину. Это было наше своеобразное «промышленное предприятие», действующее на фронте, и выпускало оно такую продукцию, против которой никакое оружие врага не действовало.

Меня по-прежнему тянуло к войскам, на передовую, там, как правило, я и находился.

На базе нашей армии, которой в свое время, под Тихвином, командовал генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков, были созданы штаб и политуправление Волховского фронта, поэтому оголенный штаб и политотдел армии пополнялись многими работниками. А в политотделе, кроме того, создавалась еще совершенно новая группа агитаторов, которая формировалась при нашем отделе агитации и пропаганды. Этот отдел был самым крупным, в нем было сосредоточено больше работников, чем в каком-либо другом.

Был у нас и свой Дом Красной Армии, который сокращенно назывался ДК. При ДК был небольшой, но неплохой ансамбль песни и пляски, особенно в нем выделялись два молодых цыгана-танцора и три девушки - студентки Ленинградского института физической культуры, и среди них - знаменитая Чижик из кинофильма «Фронтовые подруги». Удивительно, но эта маленькая, шустрая девушка с челочкой и в жизни была такой же, как в фильме. Впоследствии этот маленький коллектив ДК вырос в большой и разнообразный по жанру ансамбль, смотреть и слушать который было истинным наслаждением. Руководил этим коллективом опытный капитан.

Штрафные роты и батальоны

Первое важное мероприятие Верховного Главнокомандования, в котором мне пришлось участвовать, - организация и комплектование штрафной роты и заградительного отряда. Это было совершенно новое и, казалось бы, несвойственное нашей армии явление. Однако война вызвала к жизни и такой анахронизм. Конечно, созданные при армиях штрафные роты и при фронтах - штрафные батальоны ни в какое сравнение не идут с царскими арестантскими ротами или гитлеровскими штрафными, где людей забивали до смерти, морили голодом, унижали и всячески издевались над ними. Нет. В наших штрафных ротах и батальонах, хотя режим был и строгим, но в них ни в коем случае не допускались произвол, издевательство и унижение достоинства человека. Что касается вещевого и продовольственного довольствия, то, исключая сто граммов, они были такими же, как в обычных частях и подразделениях армии. Те из штрафников, кто искренне осознавал свою вину, здесь ее искупали. Каждый раненный в бою, проявивший мужество и стойкость, уходил отсюда полностью реабилитированным, а те, кто проявил героизм и отвагу, получали еще и ордена.

Первоначально штрафные роты комплектовались из рядовых и сержантов, проявивших трусость и неустойчивость в бою и осужденных военными трибуналами. Однако впоследствии в штрафные роты направлялись не только трусы, паникеры и осужденные трибуналами, которых становилось все меньше и меньше, большинство рот стало пополняться из тюрем и лагерей особого режима; в основном, это были деклассированные элементы и разного рода рецидивисты из уголовного мира.

Должен сказать, мне показалось довольно странным поведение этих людей. Несмотря на то что за плечами этих бандитов, воров-рецидивистов и грабителей числилось не одно убийство, не одна дерзкая воровская, грабительская или уголовная операция, - боя они боялись, как черт ладана. Я почему-то думал, что эти люди, должно быть, очень смелые, решительные и до безумия отважные, если шли на такие страшные преступления, как убить или под угрозой убийства ограбить человека.

Однако при первом же с ними знакомстве оказалось, что это самые подлые, самые низкие и самые ничтожные трусы, не достойные уважения - до чего же морально и политически опустошены эти люди! Мне приходилось беседовать со многими из них, но они, оказалось, очень боятся серьезных бесед, а еще больше - человеческого к ним отношения. Как только логикой беседы подводишь их к тому, что они вынуждены обратиться к собственному сознанию, они тут же вскакивали как ужаленные и кричали: «Э-эй, начальник, ты это куда загибаешь?!!» - и, отвернувшись, переставали тебя слушать. Вот уж поистине горбатые, которых только могила исправит. Жалкие это были люди. Они действительно не вызывали к себе никакого уважения. Это были люди без идеи, без цели, без воли и без Родины. Не было для них ничего святого.

Семинар пропагандистов

Повеяло ранней осенью. Под Сталинградом и в окрестностях Грозного шли ожесточенные бои. У нас же, напротив, наблюдалось какое-то непонятное затишье.

В сентябре меня вызвали в политуправление Волховского фронта на семинар. На этом семинаре особенно сильное впечатление произвел на меня один подполковник с какой-то украинской фамилией, который, собственно, и был фактическим руководителем семинара от начала его и до конца. Поразил он меня своей исключительной и в то же время совершенно внятной способностью буквально на ходу анализировать и тут же определяться с действием по конкретной газете и ее материалам. Ему достаточно было окинуть взглядом ту или иную газету, и он сразу же замечал ее основные достоинства и отрицательные стороны как в оформлении, расстановке материала, так и в содержании газеты в целом. По нескольким номерам газеты он довольно легко и определенно замечал степень влияния и руководства газетой со стороны издательства, связь газеты с читателями и т. п.

Это был действительно знаток своего дела, которое он, очевидно, любил и которому отдавал всего себя без остатка. И насколько он был высок в своем профессиональном развитии, настолько же он был прост и скромен в общении с людьми, с товарищами по работе. В личных разговорах и беседах он был настолько внимательным и близким, что, казалось, с тобой говорит родной отец, желающий тебе помочь всем, чем он только может. Как руководитель семинара он подолгу задерживался в каждой секции и как-то незаметно включался в обсуждение того или иного вопроса - и сразу чувствовалось, как он умело, не выпячивая себя и не навязывая своих взглядов, выводов, замечаний и предложений, ведет секцию к определенно сформулированной мысли.

Логика его бесед была настолько простой и ясной, что не понять ее или оспорить было совершенно невозможно. В своих беседах с нами он особенно делал ударение на том, чтобы газеты подавали материал подробно и аргументированно, чтобы, прочитав его, солдаты и офицеры черпали из него руководство для себя, учились на нем, подражали описанным героям.

Мало назвать героя по имени и отчеству, - замечал он, - нужно, чтобы журналист поподробнее, но без излишеств, рассказал о самом подвиге, об условиях и обстановке, в которых был совершен поступок, и тех мыслях и чувствах, которые владели человеком в момент свершения.

Но ведь это же самому журналисту надо быть героем, чтобы столь глубоко и всесторонне описать его, - шутили мы.

В какой-то мере - да, - отвечал подполковник. - Нельзя же писать о герое, ничего не зная о нем. Такой герой и его подвиг скорее были бы похожи на малозанятную назидательную небылицу, нежели на подлинный героизм, что только оттолкнуло бы читателей.

На заключительном совещании присутствовало почти все командование фронта. Выступил и начальник политуправления фронта, носивший тогда звание подполковника. Это был сравнительно молодой человек, быстро выросший до высокой должности, а вернее, просто назначенный какой-то властной рукой. Его краткое выступление на совещании не произвело на меня впечатления. Я считал, что начальником политического управления фронта должен быть крупный политический деятель, а этот был, скорее, похож на начинающего работника, боящегося как бы не промахнуться, не оступиться, после каждого абзаца он вопрошающе смотрел на слушателей, будто спрашивая: «Ну как? Правильно я сказал? Не ошибся?» В его выступлении не чувствовалось твердости, авторитетности руководителя, партийного деятеля.

Совершенную противоположность ему представлял командующий фронтом армии Кирилл Афанасьевич Мерецков. Мне он понравился, как говорится, с первого взгляда. В нем было все необходимое для крупного военачальника. Внешний, полный достоинства и уверенности, вид. Четкая целенаправленная речь. Властное, но тактичное поведение. Такого командующего слушаешь, ему веришь, за ним идешь.

Упразднение института комиссаров

Не успел я обобщить материалы семинара, составить для себя программу действия, как был получен Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об установлении полного единоначалия и упразднения института военных комиссаров в Красной Армии». Это мероприятие советского государства, конечно, не упало с неба и не являлось чьей-то выдумкой, хотя поначалу и ошарашило нас своей неожиданностью и дерзкой новизной. Год с лишним войны показал, что институт военных комиссаров в нашей армии изжил себя, уже не является необходимостью и не диктуется, как прежде, жизненными интересами страны. Стало ясно: на нашего командира теперь вполне можно положиться и, с другой стороны - потребовать от него всей полноты ответственности за все стороны жизни и деятельности части или соединения, в том числе и за идейно-политическое и морально-этическое состояние воинского состава.

Командирам полков, бригад и выше теперь предоставлялись большие права не только в области дисциплинарной практики, но и поощрений, вплоть до награждений солдат, сержантов и офицеров орденами и медалями. Этим же Указом вводились единые воинские звания. Теперь из батальонного комиссара я превратился в майора. Вслед за этим был введен новый порядок принятия воинской присяги и положение о Боевом Красном Знамени воинской части.

Эти мероприятия партии, правительства и Верховного Главнокомандования потребовали от политорганов большой и кропотливой работы в войсках. Пробыв пять-шесть дней в политотделе, едва успев обобщить материалы и сдать их начальнику, мы снова и снова шли в армейские части и соединения.

Ночное путешествие

Затянувшаяся осень 1942 года вымещала - за что?! - свою злость на нас, поливая почти беспрерывными холодными дождями; по неделе и больше солдаты на передовой не видели солнца и почти не высыхали, одежда была постоянно мокрой, а плащ-палатки настолько промокли и задубели, что годились на бубен. Окопы и особенно ходы сообщений были залиты дождевой водой, и если из окопов ее все время вычерпывали, то в ходах сообщений она стояла местами выше колен, а постоянная ходьба превращала почву в жидкий глинистый раствор. В более низких местах эта жижа иногда доходила почти до пояса, и хорошо, если немцы не стреляли, а если в таком месте попадаешь под обстрел, то мало, что бредешь в этой жиже, приходится еще и окунуться в нее.

Благо - наша родная спасительная русская шинель! Подсушишь малость, потер ее, похлопал, почистил - и она опять прежняя. А чтобы жижа не попадала в сапоги, мы обычно заматывали верхнюю часть голенищ обмотками - тогда смело бреди куда хочешь.

Под Киришами теперь и наши, и немецкие окопы проходили по открытому полю. КП рот и батальонов располагались тут же или в непосредственной близости от передовой, в зоне артиллерийского и минометного огня. Пробираясь к КП в эту осеннюю непогоду, я иногда думал: многие писатели и поэты воспели знаменитые белые ночи, но приходилось ли им бывать в этих и подобных местах Ленинградской области в дождливую осеннюю ночь? Видно, не приходилось. О, если бы они здесь побывали в такую вот пору! Я уверен, они нарисовали бы картину и о «черных» ленинградских ночах, но только куда более мрачную, чем Дантов ад.

В одну из таких ночей я пробирался к командному пункту полка. Было светло, когда выходил, и я отказался от связного в дивизии, поскольку сам знал здесь каждую лежневку, каждую дорожку, даже тропинку. Но, когда я отошел от КП дивизии километра на три-четыре, густые черные тучи затянули небо и пошел мелкий, но частый дождик, превратившийся затем в обложной проливной дождь. Темнота надвинулась неожиданно, а предстояло пройти еще несколько километров.

Накинув на голову капюшон плащ-палатки, полтора-два километра я миновал сравнительно успешно: видел под ногами деревянный настил и мог уверенно ступать на заранее намеченное бревно, кое-что еще видел и вокруг себя. Но чем дальше я продвигался, тем глубже вползал в темноту. Дождь еще более усилился, и темень плотно обступила меня. Я перестал различать что-либо под ногами и вокруг, временами даже приходила мысль: не ослеп ли я? Однако, протирая глаза от дождя и пота, я убеждался - глаза на месте. Почему же я ничего ими не вижу? Продвигаясь вперед, я пользовался теперь лишь зрительной памятью. Я хорошо помнил, где лежневка должна поворачивать и где, то есть через какое примерно расстояние, уходят от нее тропинки и ответвления. Будто слепой, я шел, стуча сапогами по бревнам, опираясь на сухую суковатую палку. Временами я сбивался с дороги, но тут же ощупывал ногами и палкой вокруг себя и по различным предметам определял свое местоположение и направление дальнейшего пути.

Время приближалось к двадцати двум часам, уже пора было сворачивать. Здесь, неподалеку от лежневой дороги, располагались тылы полка, я должен обойти их и выйти на небольшую полянку, за которой в густом бору и находится командный пункт.

Свернув с лежневки, я сразу оказался в какой-то луже. Вода доходила чуть не до колен, и я инстинктивно схватился за голенища: подтянуть повыше, не почерпнуть воды. Но дальше так идти рискованно - наберешь воды. Я рванулся обратно к лежневке, нащупал выступающее бревно, сел и, достав из полевой сумки обмотки, принялся обертывать верхнюю часть голенищ и колени. Ну вот! - теперь мне и море по колено. Я смело пошел дальше.

Пройдя несколько сот метров, я оказался в густом лесу. Палка теперь была не нужна, только мешала, цепляясь за ветки деревьев, забросил ее, вытянул вперед руки и, как слепой, шел между деревьями, отводя ветки в сторону. Куда я шел - трудно сказать. Если раньше основным ориентиром мне служила лежневка, резко отличавшаяся от всех других примет, то теперь все мои ориентиры-деревья были похожи одно на другое и в темноте определиться по ним стало невозможно. Но идти необходимо, не будешь ведь ночевать, стоя под дождем, тем более где-то рядом находится КП. Теперь я двигался, ориентируясь только по памяти и ветру. Внезапно мои руки уперлись во что-то мягкое - шерстистое, живое и теплое. Прямо в ладоши мне дохнула и захрапела лошадь. Испуганно отскочив от нее, я тут же натолкнулся на вторую. Но эта спокойно, без нервных всхрипов отступила в сторону.

Почувствовав присутствие человека, вокруг зафыркали другие лошади. Я остолбенел и совершенно растерялся. Но постепенно пришел в себя и принялся соображать, где нахожусь. Стало ясно, что я несколько отклонился вправо и попал в расположение тыла полка. Что небольшая беда. Теперь меня занимал вопрос, как благополучно выбраться из этого лошадиного окружения, ведь я по-прежнему ничего не видел; кромешная тьма вокруг не прояснялась, а в таком мраке я мог натолкнуться на какую-нибудь строгую и пугливую лошадь, и она тут же прикончит или покалечит меня, как неопытного и глупого щенка; а как лошади бьют задними копытами, я не раз видел и сам испытал в детстве и молодости - волки, и те опасаются нападать на лошадь сзади; а есть еще и такие лошади, которые кусаются, как собаки. Я стоял неподвижно, боясь даже шевельнуться. В расположении этого тыла я был весной; летом, проходя мимо, видел, что коновязи тянутся с востока на запад, а мне нужно отсюда на северо-запад, следовательно, необходимо нащупать коновязь и потом по ней ориентироваться.

Не сходя с места, я стал разговаривать с лошадьми: «Тпру, тпру, тпру, приймись!..» - и, выставив руки, нащупывать коновязь. Но, двигаясь в темноте в неопределенном направлении, я мог нечаянно попасть руками прямо в рот кусачей лошади - тогда прощайте пальчики. Нет! Этого допускать не следует. Вспомнил, что вторая лошадь, о которую я толкнулся, смирно отступила. Значит, с ней смело можно заводить знакомство. Повернувшись, я обласкал ее, нащупал повод и по нему добрался до коновязи.

Но где, с какой стороны я стою? Куда мне отсюда идти - вправо, влево, вперед, назад? Определить стороны света было не по чему. Карманный фонарь и компас я не захватил с собой, а ветер совершенно стих, и дождь не хлестал, не сек, а просто лил - по нему тоже не сориентируешься. Я стал восстанавливать в памяти свой путь - от самой лежневки до того места, когда я уперся руками в лицо лошади. Выходило, что до лошадей я шел с юга на север. Теперь мне следует пройти по коновязи вправо до ее конца и оттуда, повернув направо, идти на северо-запад.

Пробравшись под шеями лошадей до конца коновязи и сделав пол-оборота вправо, я смело зашагал вперед. Через непродолжительное время я был уже на КП полка.

Беседа с бывшим комиссаром

На КП мне, особенно сейчас, делать было нечего, работу в полку я откладывал на заключительную часть своей командировки. Сейчас моим основным заданием было проверить ротные партийные организации и выяснить, как они скомплектованы: как расставлены коммунисты в роте, как они проводят партийно-массовую работу, оказывают ли влияние и какое на свои роты, как ими руководят парторги и многое еще. И так как передовая здесь проходила по чистому полю, соприкасалась очень близко с немецкими окопами и хорошо просматривалась противником, нужно было торопиться, чтобы попасть на передовую до рассвета. Всякое сообщение здесь происходило только ночью, и вовсе не потому, что днем оно было опасно, а главным образом потому, что нельзя было показать врагу свои пути сообщения, иначе противник, пристреляв их днем, и ночью не даст нам покоя; более того, мы ведь и сами чаще всего брали «языков» на их же путях сообщения. Пути сообщения или, как их принято называть, коммуникации - это вены, по которым течет вся армейская жизнь на фронте. Перережьте хотя бы одну из них - и вы нанесете существенный урон врагу.

В полку, несмотря на глубокую ночь, застал кипучую деятельность. Штаб был весь на ногах, бодрствовали почти все, за исключением сменившихся дежурных. Начальник штаба давал своим помощникам указания, те уходили, возвращаясь с докладами. Я вышел на улицу. На опушке леса стояло несколько походных кухонь, вокруг толпились разносчики пищи со своими термосами и вещмешками. Здесь же стояли подводы, груженные продовольствием и боеприпасами, с которых старшины получали снаряжение для своих рот. Единственным источником света были открытые дверцы котлов походных кухонь, в которых ярко горели дрова, веером разбрасывая свет в черную тьму. С помощью этого света тут же оформлялись документы.

Да!! Осенние ленинградские ночи... Какие же они черные! Полюбовавшись этой ночной суетней, я зашел в блиндаж командира полка и его заместителя по политчасти. Оба они были мне хорошо знакомы. Замполитом здесь был уже знакомый нам бывший комиссар полка подполковник Коровенков. Солидный сам по себе, он и по характеру был человеком покладистым и уравновешенным, в деле - стойкий, смелый и мужественный. В полку он пользовался неизменным авторитетом.

Правильно поняв суть и направленность реформы института военных комиссаров, он быстро перестроил свою работу, так что в полку этого почти не заметили. Его авторитет и влияние в полку остались прежними. Зато теперь он имел куда больше возможностей для работы с партийными и комсомольскими организациями, мог уделять больше внимания политическому воспитанию солдат и офицеров, теперь он имел больше времени для работы над военной, политической и художественной литературой, и вообще он имел теперь гораздо больше возможностей для политической работы, чем прежде.

Будучи комиссаром, я так же нес всю полноту ответственности за эту работу, но в дополнение к этому я еще отвечал, наравне с командиром, и за боевые действия, и за сам боевой приказ, над которым нередко просиживал ночами, - говорил подполковник Коровенков.

Все это верно, но разве Указ Президиума Верховного Совета освобождает вас от ответственности за боевые действия полка? - спрашивал я.

Нет конечно. Я бы сказал, даже наоборот. Но все дело в том, что теперь я несу ответственность за боевые действия лишь морально, тогда как прежде я нес эту ответственность наравне с командиром не только морально, но и юридически. А это не все равно. Теперь я не подписываю приказ наравне с командиром, как прежде. В силу этого у меня появилось больше свободного времени и, откровенно говоря, я этой реформе только рад, - заключил подполковник.

Беседуя со мной, подполковник Коровенков почему-то морщил нос, то и дело оглядывался по сторонам и время от времени к чему-то принюхивался. Он был некурящий, и обоняние у него было развито. Я же, замечая его беспокойство, совершенно ничего не ощущал. Наконец он встал и, глубоко потянув носом в себя воздух, произнес:

Что за комедия? Откуда это у нас тянет конским потом?

Понюхав свои руки и висевшую на вешалке плащ-палатку, я покраснел до ушей и вынужден был сознаться, что виновником неприятного запаха следует считать меня, и тут же коротко рассказал историю неожиданной ночной встречи с лошадьми в тылу полка.

Слушая мой рассказ, командир и его заместитель по политической части хохотали до слез.

Так, - говоришь, - лошади устроили тебе довольно теплый прием? - потешался Коровенков. - Ну, брат, считай, тебе повезло, что не встретился с нашей пегой кобылой, на которую ездовой жалуется чуть не каждый день - изорвала на нем зубами уже две шинели, а на днях оторвала последнее ухо шапки-ушанки. Вот бы ты попался ей ночью. Она бы разделала тебя под орех, - и снова по-детски захохотал.

Да, хорошо же вам смеяться, - отшучивался я, - интересно бы на вас посмотреть, какой вы имели вид, оказавшись в моем положении.

Тем временем ординарец подал чай. Я вышел из блиндажа, снял обмотки с колен, нащупал в темноте рукомойник под густой елью и тщательно вымыл руки с мылом. Темнота по-прежнему висела черным ковром. Дождь почти перестал, лишь изредка проносился мелкой моросью. С юго-востока временами начал подувать небольшой ветерок, играя темными вершинами леса. Вздрагивая, деревья сбрасывали с себя мириады капель, обдавая ими всех, кто пытался под ними укрыться. Повара и старшины по-прежнему хлопотали возле кухонь и повозок. Огнем из открытых дверок котлов все так же освещался небольшой дворик, образованный из подвод и самих кухонь. Разносчики пищи уже заканчивали приемку, торопливо завинчивали термосы, прочно завязывали вещевые мешки, доверху набитые хлебом, солью, сахаром, маслом, водкой, консервами и прочей снедью.

За чаем я постепенно осмотрелся в блиндаже. Он был разделен на три части: приемную и две спальни. Пол и стены ошелеваны, потолок подшит фанерой. Было сухо, чисто, тепло и уютно. На столе, за которым мы сидели, стояла настольная электрическая лампа с зеленым абажуром, ярко освещая поверхность стола, покрытого плотным голубым листом бумаги. Отраженный голубоватый свет мягко заливал всю приемную. Фронтовой быт заметно хорошел.

Проверка ротных парторганизаций

Позавтракав и поблагодарив гостеприимных хозяев, я быстро оделся и вместе с группой разносчиков отправился на передовую. Под утро ветер начал усиливаться, разрывая черные тучи на клочья, в просветах стали появляться звезды, и темнота стала меняться, преображаясь в светлую серую мглу. Заблестели многочисленные после дождя лужи. Лишь оставшийся позади лес стоял неприютной темной стеной.

Выйдя из леса, мы некоторое время шли открытым полем. Потом спустились в овраг, который становился тем шире и глубже, чем ближе подходил к Волхову. Из этого оврага ход сообщения вел к передовой линии, в гору, и вода минувшего дождя еще текла по нему бурным потоком нам навстречу.

Шлепая по воде, часто оскальзываясь, мы молча двигались один за другим, как хунхузы в горном ущелье; дно хода сообщения было настолько скользким, что не упасть здесь мог только искусный эквилибрист, мы же, поскальзываясь, хватались за глинистые обочины, и руки наши были почти до локтей в глине, а пальцы слепило холодной, липкой грязью.

В пять часов утра мы уже были в 3-й роте 2-го батальона. Из окопов и огневых точек солдаты выплескивали воду. Над блиндажами медленно вился сизый дымок. Там поочередно отдыхали и обсушивались сменявшиеся с дежурства бойцы. На передовой стояла тишина. Солдаты, кажется, уже по привычке, переговаривались вполголоса, ведь до окопов противника здесь не далее сорока - пятидесяти метров. Вообще же, немцы теперь занимали в Киришах очень маленький плацдарм - вокруг моста и химкомбината. Но как же они загородились!! В два ряда лежала «спираль Бруно», за ней - рогатки с колючей проволокой, затем МЗП, а у самых окопов возвышался густо перевитый колючей проволокой забор.

К тому же все это расстояние до предела было насыщено разного рода минами и «сюрпризами». Впереди наших окопов я не заметил никаких заграждений, что давало гитлеровцам возможность делать ночные вылазки.

Беседуя на эту тему с солдатами и офицерами, я замечал на их лицах эдакую легкую ироническую улыбку:

Да где уж им вылазить?! Боятся, как бы мы к ним не полезли! Вон как обгородились, видали? Третий месяц здесь сидим, а что-то не замечали, чтоб немцы к нам лазили.

Наоборот, наши разведчики иногда лазят к ним, да тоже без толку, - возражали мне собеседники.

Эта самоуверенность, даже бахвальство очень мне не понравились, и я резко изменил тон и саму тему беседы.

Беспечность на войне - величайшее зло, а зазнайство - недопустимый порок. Вы стали забывать, какого жестокого, хитрого, коварного и вероломного врага перед собой имеете, - упрекал я солдат и тут же рассказал, к чему привела подобная же беспечность, допущенная на плацдарме за Волховом летом 1942 года, в результате которой могла погибнуть вся рота, если бы не отважный поступок молодого солдата Шарапова. И заключил: - Никогда не кладите врагу пальцы в рот, обязательно откусит.

Только опираясь на живые и многим известные факты из фронтовой действительности, удалось несколько поколебать эту недопустимую беспечность. Солдаты мало-помалу стали осознавать свою ошибку и, соглашаясь со мною, давали обещание исправить ее, повысить бдительность. Тема повышения бдительности и боевой активности стала затем ядром большого разговора на собраниях ротных партийных и комсомольских организаций.

Численность стоявших в обороне рот была небольшой. Да, собственно, большому числу людей здесь и делать было нечего.

На нашем фронте в течение 1942 и 1943 годов фашистам приходилось только обороняться. Начиная с прорыва блокады Ленинграда у Синявина, их повсюду теснили. Лишь в редких случаях, на отдельных участках они пытались улучшить свои позиции, но и тут успеха не имели. Сейчас же гитлеровцы вели себя довольно мирно и старались ничем нас не огорчать.

Основные события в это время по-прежнему разыгрывались на юго-востоке страны, в районе Орджоникидзе - Грозный и под Сталинградом. Здесь шла величайшая битва, исход которой трудно было предсказать.

Самые упорные и кровопролитные бои шли теперь на улицах Сталинграда. Ни о каких тактических и стратегических планах Верховного Главнокомандования нам тогда, разумеется, ничего не было известно. А именно об этом нас и забрасывали повсюду вопросами.

Но что мы могли сказать тогда, если наши войска на юго-западе страны еле-еле сдерживали натиск врага? Ссылаясь на военную тайну, мы деликатно уходили от этих вопросов. Пользуясь уже надоевшими установками, мы продолжали говорить, что в настоящее время ведется линия на изматывание сил противника в оборонительных боях, чтобы, собравшись с силами, перейти затем в решительное наступление. Но в это уже мало кто верил. Мы, и конечно не только мы, не подозревали тогда, что говорим людям правду, что силы для решительного наступления уже готовятся. В этих мучительных беседах проходили у нас ночи напролет в теплых и душных блиндажах на передовой.

Парторг роты Телегин

Хотел я проведать еще две роты, 1-ю и 2-ю, но пришлось выбирать, так как время уже не позволяло посетить каждую. 2-я рота занимала более выгодные позиции, и у нее были хорошие подходы и связь, и я поспешил в первую, которая занимала позиции на самом левом фланге и упиралась почти в самый берег Волхова.

Командный пункт этой роты располагался на высоком склоне, с которого открывался широкий вид на Волхов и далекие просторы левобережья вверх по Тигоде - одному из притоков Волхова, где еще хозяйничали немцы. Слева через луг стоял темный, густой бор, подходивший к самому берегу могучей реки. За бором располагалась среди кустарников батарея артиллерийского полка.

Еще с утра подул резкий, порывистый северо-восточный ветер, он усиленно гнал мутные облака, и к полудню тяжелые тучи затянули все небо. Временами проносился мелкий и холодный дождь, переходивший иногда в ледяную крупу. Стало холодно и сыро, темновато и неуютно. Ветер против течения поднимал на реке высокие волны, временами срывая верхушки, брызгами выбрасывал их на берег. Волхов шумел, волновался, пенился, бился о берега, словно сказочный богатырь. Река приобрела какой-то суровый вид, вода потемнела. Такая погода в сочетании с затишьем на передовой уводила мысли далеко от войны, солдаты ходили вялые, сидели в окопах и блиндажах нахохлившись. Нетрудно было догадаться, где они сейчас мысленно бродят.

Приближалась вторая военная зима. Тяжелая для всех, она кажется во сто крат тяжелее солдату в окопе, у которого к тому же где-то живет семья: жена, дети, старики. Как они вступают в зиму? Запасли ли хлеба, овощей, продуктов, есть ли теплая обувь, одежда? Может, они все еще обивают пороги - хотя и редко, но встречаются еще бездушные чиновники и бюрократы. Ох! как тяжело отражалось на моральном состоянии солдат и офицеров изредка проявлявшееся бездушие и невнимание к их семьям.

Парторг роты старший сержант Телегин оказался на редкость активным и деловым коммунистом. Партийная организация под его руководством жила полнокровной жизнью. Все коммунисты имели те или иные партийные поручения. Боевой листок роты здесь выходил часто, хотя и нерегулярно. В нем можно было прочесть и о личном счете снайперов, и о ночной работе пулеметчиков, увидеть смешную карикатуру на завшивевшего немецкого вояку, и советы, когда лучше чистить оружие, и многое другое. Словом, рота не скучала, а партийная организация не бездействовала. Обходя боевые посты и огневые точки, я вдруг заметил, что на каждой из них висели либо у входа, либо просто укрепленные на стене окопа, или прикрепленные на двух палках - различные политические призывы и разного рода военные афоризмы, аккуратно выжженные на небольших дощечках, вытесанных топором из полена. Меня это сильно заинтересовало, и я попросил парторга рассказать, как они это делают.

Да вот, как-то сидим в дождь, - начал парторг, - кто дремлет, кто тяжко вздыхает или задумался. Но нам-то, коммунистам, вешать головы и почивать на лаврах не положено! Думаю, чем бы занять людей? Говорю:

Вот живем мы хотя и на передовой, а неплохо было бы и нам иметь в блиндажах, на постах и огневых точках настоящие лозунги и всякие там призывы, чтобы они всегда напоминали нам о наших задачах и обязанностях, о долге воина и тому подобное.

Ну, меня поддержали.

Но где их достать, эти лозунги? А кроме того, бумажные тут не годятся, они тут сразу раскиснут. Вот коммунист, товарищ Завсеголова, и говорит:

А ежели написать лозунги на дощечках?

Опять же, красок у нас нет никаких.

Так мы в тот раз ни к чему и не пришли. Долго я ломал голову над этим вопросом. Потом обозлился и говорю:

А почему это я один должен думать? У нас в роте одиннадцать коммунистов.

И я тут же раздал партийные поручения всем коммунистам. Товарищу Завсеголова поручил натесать дощечек, товарищу Корнееву подобрать лозунги и призывы, а товарищу Пушталову написать лозунги. Пушталов сначала запротивился, говорит:

Чем я буду тебе писать, гвоздем, что ли?

Я ему в шутку и сказал:

Ну, если ты мастер писать гвоздями, так и напиши ими.

Он вдруг задумался, а потом и говорит:

А знаешь что, парторг? Можно писать и гвоздем. На дереве-то ведь можно выжечь буквы?

Можно, - говорю.

И Пушталов охотно взялся за это дело. Потом ему стали помогать другие, в том числе и беспартийные товарищи, и вот так у нас появились лозунги, призывы и всевозможные военные афоризмы. Как я уже сказал, в этой работе активное участие принимали и многие беспартийные товарищи. Среди них оказалось очень много энтузиастов, эрудитов и просто широко образованных людей, которые сами приходили нам на помощь.

Это хорошее начинание у вас. Его следует передать и в другие роты, - поддержал я.

«Кто здесь командует?»

Закончив работу в ротах, я зашел на командный пункт батальона. Заместитель командира батальона по политической части Блохин встретил меня как-то недружелюбно. Он был почему-то мрачным и, кажется, на кого-то зол. На мои вопросы отвечал нервно, отрывисто. По всему было видно, что он чем-то недоволен, хотя, правду говоря, его редко можно было видеть довольным, вечно он на что-то брюзжал.

Правда, когда он был комиссаром, выглядел он совсем иначе, куда более бодро и даже заносчиво, а в батальоне - так просто «царь и бог»; на совещаниях или семинарах в полку, а тем более в дивизии - всегда ведущий оратор. Теперь же его словно подменили.

Осторожно, чтобы не задеть самолюбия и властолюбия Блохина, я стал выяснять причину такого его пасмурного состояния, но Блохин подчеркнуто делал вид, что он вообще ни с кем не хочет разговаривать, только изредка, отвернувшись и безнадежно махнув рукой, тянул:

Э-э, да что тут говорить... - опускал голову и, уставив глаза в точку, сидел молча.

Разговор явно не клеился и, чтобы не стеснять раздосадованного замполита, я собрался уходить.

Уйду я с этой работы! - неожиданно проговорил Блохин. - Подам рапорт и буду просить командную должность. Что я хуже буду командовать, что ли?! - Встал и вопросительно посмотрел на меня.

Да, пожалуй, роль командующего для вас более подходит, а в политработники вы явно не годитесь, - иронически заметил я.

Блохин вспыхнул, но тут же смутился. Посмотрел мне в глаза, отвернулся и тихо сказал:

Не могу я, понимаете, не могу! - Смолк ненадолго, резко вдруг повернулся и чуть не во все горло закричал: - Я имею образование не меньшее, чем любой командир! И командовать могу не хуже любого из них! Не хватало еще, чтобы мне заявляли: «Кто здесь командует?»

Только теперь я понял, что Блохин все еще никак не может поделить власть с комбатом.

Немало появилось подобных комиссаров и отдельных командиров, которые после Указа о единоначалии не могли поделить между собой власть, нанося определенный вред делу. Политотделам пришлось потратить немало труда, прежде чем удалось донести до каждого понимание Указа и воспитать правильные взаимоотношения между командиром и его заместителем по политической части.

Новая присяга

На командный пункт полка я вернулся утром, когда солнце уже выглядывало из-за вершин леса, плавя легкий иней утреннего заморозка, припудривший деревья. Небо очистилось от свинцовых туч, северо-восточный ветер почти затих, напоминая о себе лишь легким покачиванием вершин.

В полку готовились к торжественной церемонии по случаю принятия Боевого Красного Знамени полка и нового текста военной присяги. Оркестра в полку тогда не было. В первый год войны было не до оркестров. Напрягая все силы, мы тогда еле сдерживали бешеный натиск врага, и я даже не помню, когда и где были сданы на хранение музыкальные инструменты полков и дивизии, или, быть может, они так же, как и множество защитников Родины, погибли.

Из штабного блиндажа на поляну был вынесен большой, на крестовинах, стол, затянутый алой скатертью. На столе поставили массивный чернильный прибор из хрустально-чистого небьющегося стекла; этот брус стекла, подобранный возле разбитого самолета, был сделан каким-то искусным фронтовым мастером, который изобразил в нем крепость с двумя башнями. Тут же лежала и ручка с пером, сделанная, очевидно, тем же мастером и из того же материала. А рядом с чернильным прибором возвышалась стопка бумаг с текстами присяги.

Через всю поляну в четыре шеренги выстроились свободные от дежурства солдаты и офицеры полка. Командир полка и его заместитель по политчасти стояли возле стола, группа штабных офицеров сразу за ними.

Поднявшееся выше солнце стало ласково пригревать, залив своим ярким светом поляну, на которой готовилась торжественная церемония. Аккуратно одетые в добротную полевую форму, подтянутые и гордые, стояли солдаты и офицеры, ожидая начала церемонии. Впереди шеренги стояли разведчики и автоматчики с автоматами на шее.

Начальник штаба, выскочив из блиндажа, о чем-то тихо доложил командиру полка, а тот, склонившись к своему заместителю по политчасти, тоже о чем-то сообщил ему, и они тут же, отступив влево, оба вышли из-за стола вперед. В это же самое время из штаба вынесли Красное Знамя полка.

Товарищи офицеры! Под знамя, смирно! - скомандовал командир и, не отнимая правой руки от головного убора, строевым шагом пошел навстречу знамени.

Встретив знамя, командир, преклонив правое колено, взял свисавший перед ним конец знамени и поцеловал его. Встав рядом со знаменем, он вернулся к столу. Знаменосец, увешанный орденами, с двумя ассистентами, подойдя к столу, сделал поворот кругом и встал лицом к строю. Все замерли в торжественном молчании.

Заместитель командира полка по политической части произнес краткую речь, разъяснив при этом положение о Боевом Красном Знамени полка и значение нового текста присяги. После этого командир полка подошел к столу, взял текст присяги и громким голосом перед лицом всех солдат и офицеров прочитал: «Я, сын трудового народа...»

Прочитав до конца весь текст, он взял ручку, осторожно обмакнул перо и подписал присягу. То же повторили замполит полка и все офицеры штаба. Затем начали по порядку подходить строевые офицеры, старшины, сержанты, а за ними и все солдаты. Они так же брали со стола листочек с текстом присяги, громко читали его. Затем подписывали и, гордые, возвращались в строй.

ЯНВАРЬ - ОКТЯБРЬ 1943 Новая форма и новое название нашей армии. Погоны. «Дикая» огневая точка. Март 1943. Дрезина командующего. Расстрел. Фронтовые парадоксы. Генерал действует. Узкое совещание. Разговор в редакции. Дело разведроты. Михаил Иванович Калинин. Нас преобразуют в

Из книги Трагедия казачества. Война и судьбы-1 автора Тимофеев Николай Семёнович

В ПОЛИТОТДЕЛЕ КОРПУСА. НОЯБРЬ 1943 - МАЙ 1945 Поиски места назначения. «Отдать вас под суд?..» Новые коллеги. Встреча на концертеПоиски места назначенияВ тот день мне предстояло проделать большой и трудный путь, за одни сутки нужно было пройти более ста километров и разыскать

Из книги Мне повезло вернуться автора Шейнин Артем Григорьевич

Глава VII. КАЛИНИН - РЖЕВ (октябрь 1941 - октябрь 1942 г.) 1. Эвакуация Большинство беженцев из нашего посёлка остановилось в деревне, расположенной в трех-четырех километрах от окраины города. Прибывшие на следующий день рассказали, что немцы вошли в посёлок 16 октября.Вскоре

Из книги КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки автора Шебаршин Леонид Владимирович

Гардез (август - октябрь 1984 года) Прибытие в бригаду осталось в моей памяти как бредовый, горячечный сон. Густое, колеблющееся марево над взлеткой, устланной рифлеными железными листами. Мы, неуверенной толпой бредущие в этом мареве в сторону клуба. И мечущиеся, словно

Из книги Храброе сердце Ирены Сендлер автора Майер Джек

ОКТЯБРЬ 1996-го - АВГУСТ 1997 года Если государственное учреждение не поражено коррупцией, значит, оно никому не нужно.Дебатируется вопрос: что морально оправданнее - грабить Отечество или продать его иностранцам.Пресвятая деза!Премьер сказал, что он был далек от мысли...

Из книги Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе автора Бретхольц Лео

Глава 21 Теплая ванна Варшава, январь 1943 – октябрь 1943 После январского восстания в гетто отключили последние телефонные линии, и из средств связи остались только письма (ненадежно), курьеры (опасно) и устные сообщения (возможны неправильные интерпретации). В гетто

Из книги От Алари до Вьетнама автора Вампилов Базыр Николаевич

9 ДРАНСИ (октябрь 1942) Лагерь в Дранси, отдаленный от Ривзальта более чем на тысячу пятьсот километров или на четыре дня пути в переполненном товарном поезде, был «комнатой ожидания» перед Аушвицем. Сам по себе Дранси являлся мрачным рабочим пригородом на северо-востоке

Из книги Судьба ополченца автора Обрыньба Николай Ипполитович

Ярослав Гашек в Политотделе 5-й армии Разгромив интервентов и колчаковцев в Сибири, 5-я армия вошла в Иркутск. Здесь расположился ее штаб и Политотдел.Заместителем начальника Политотдела и начальником его Интернационального отделения был автор всемирно известного

Письма жене из партизан. Октябрь 1942 - август 1943 1Кон. октября - нач. ноября 1942Милая, дорогая Галочка!Пишу в надежде, что хоть одно письмо ты получишь.Я сейчас нахожусь в Белоруссии, в одном из партизанских отрядов. Бежал из плена, отсидел несколько месяцев. В октябре 1941 г.

Из книги автора

ОКТЯБРЬ 1797 - АВГУСТ 1806 Человек родится в мир равен во всем другому. Радищев. Восемнадцать крепостных душ… Это и много и мало. Много, потому что это восемнадцать живых людей, каждый из которых - мир, полный мыслей, чувств и ощущений. Мало, потому что души эти жили среди

Из книги автора

АВГУСТ 1826 - ОКТЯБРЬ 1827 Когти у них такие крепкие, длинные и острые, что никто, будучи схвачен ими, уже не вырвется. Рабле. Ночь была черна как сажа. Пахло гарью - вокруг Петербурга горели леса. До Парголова тащились около трех часов. Станционный дом сверкал огнями. Повозки

Из книги автора

Глава четвертая Июнь 1942 - Октябрь 1942 В первые дни мая 1942 года, приблизительно в то время, когда немцы проводили массовые акции по уничтожению евреев в Лиде, братья решили перевести своих родственников в небольшой лес возле Станкевичей. Для Тувьи, Асаэля и Зуся это не

Из книги автора

Глава пятая Октябрь 1942 - Февраль 1943 Гитлеровская идея «окончательного решения еврейского вопроса» реализовывалась стремительными темпами. Убийства теперь совершались в лагерях смерти - за один август 1942 года более 200 тысяч евреев были убиты в аду Треблинки; почти все

Сколько добрых в мире тем,
Взял проблему из проблем.
Нужно и за эту браться,
Нужно все же разобраться.

Недавно, капитан Виноградов, принимал участие в прочесывании большого участка леса. В его батальоне людей не хватало, из Польши, был переведен полк, которому пришлось выполнять не свойственную задачу. Бойцы и офицеры, были опытные воины, они ждали демобилизации. Не понимая до конца своей задачи, не смотря на полученный подробный инструктаж, шли по лесу, словно на прогулке.
Наполненный запахом прелого листа, низкорослый лес притаился, словно таил в себе какую-то тайну.
Треск сучьев под ногами, щелканье веток по одежде и лицам проходивших сквозь кусты людей, не мешали услышать спокойное чириканье плиц, перелетающих с ветки на ветку. Высокая, сочная трава, затрудняла движение. Не видно было тропинок, оставленных дикими животными и теми, кого искали вторые сутки.
Ну, кому здесь быть?

Солдаты шли, смотрели по сторонам, Николай подумал:
- Так не далеко и до беды.
Прошли еще метров сто, никаких следов.
Виноградов шел между смешливым капитаном, командиром стрелковой роты и высоким, сутулым сержантом. Сержант знал эти места, в сорок первом, он отступал этими лесами. И вот теперь новая встреча.
Виноградов внимательно оглядывал каждую выбоину, каждую сломанную ветку на кустах. Это вызывало беспечные шутки ротного.
- Извини, говорил ротный, - ты сейчас похож на собаку, пущенную по следу. Ты что, не видишь, что здесь давно никого не было, лес реденький, ну где здесь укрыться?
Ротный театрально развел руками. Пропал в нем великий артист.
Пытаясь найти поддержку у сержанта, капитан продолжил:
- На земле ничего не обнаружено, будем искать под землей…
Звонкий голос ротного был слышен далеко и отвлекал внимание солдат, что особенно раздражало Виноградова.
Ротный мог и не ошибаться, когда говорил о том, что в лесу может ни кого не быть. Но ведь должна быть полная уверенность в этом.

Короткая автоматная очередь, близкая и глухая, прозвучала как стук дятла. Цепь бойцов продолжала двигаться вперед и лишь двое, лежали в траве, ноги их подрагивали в конвульсии.
Смешливый ротный широко раскинул руки, словно пытался обнять землю. У головы, стала темнеть земля, а яркая трава, словно меняла свой цвет, с зеленого цвета на бурый.
Сержант, отброшенный выстрелом на Виноградова, сползал вниз. Николай, испачканный чужой кровью, придерживая голову сержанта, чтобы тот не ударился о его, Николая сапоги, быстро лег на землю. Нога у Виноградова болела, похоже, его задело.
Не слыша голоса командира, солдаты крутили головами, увидев убитых, быстро попадали на землю, ощетинились автоматами.
Виноградов подтянул одну свою ногу, потом вторую, вроде крови нет, только на правом сапоге, пулей срезало каблук. С этим понятно, а как ротный? Посмотрел в его сторону, наповал.

По расположению тел убитых, определил направление выстрелов. Стреляли сзади, снизу вверх.
Виноградов, змеей свернулся и повернулся головой в сторону выстрелов, выставив вперед автомат.

Метрах в трех от него, небольшой бугорок, со старым трухлявым пнем. Трава на бугорке пожелтела, а вокруг бугра, была зеленая, и покачивалась, хотя ветра не было.
- Под пнем бункер, - подумал Николай.

А кругом было тихо, и Виноградов ясно услышал, как стучит его собственное сердце, как пчела, выбираясь из цветка, тяжело зажужжала, а цветок, освободившись от ее тяжести, словно вздохнул и выпрямился.

Не разглядев перед собой опасности, солдаты стали медленно подниматься, держа оружие наготове. Подошли к убитым, жалея своих товарищей, погибших через год, после войны. И все, стали косо поглядывать на капитана НКВД, который не заметил опасности.
А Виноградов привстав на корточки, не оглядываясь, внимательно смотрел вперед. Потом медленно поднял левую руку, и указательным пальцем, махнул в сторону пенька, приказывая лечь.
К Николаю подполз ефрейтор Ерин, командор второго отделения.
- Под этим пнем, - прошептал ему Виноградов, - бункер. Сколько в нем бандитов, не знаю. Передай, нужно окружить участок всей ротой, метров через пятьдесят, должен быть запасной выход. Передай мой приказ по цепи, чтобы не перестреляли друг друга.

Николай согнувшись, не сводя глаз с бугорка, медленно отполз в сторону, метр, второй.
- Как печет пятку, - подумал он, - подранили все же, этого еще не хватает.
За деревом, прикрывшим его от пня, присел на траву, стянул сапог. Пулей сорвало кожу на пятке, проступившая сквозь портянку кровь, темнела на глазах. Виноградов снял второй сапог, засунул его под портупею, ползком двинулся к бункеру.
Плавные движения руками, вперед, в сторону, вперед, в сторону. Наткнувшись на что-то, медленно приподнял свою руку, посмотрел, гильза, еще теплая. Николай поднял глаза.
Небольшой муравейник, потерял свои ровные очертания, верх сполз, обнажив внутренние переходы. Было видно, как муравьи, перетаскивают личинки в другое место.

Не ясный шум насторожил капитана. Он лег на землю, стараясь стать не заметнее, потянулся к своему поясу, снял тяжелую противотанковую гранату, выдернул чеку, засунул в свой сапог, который одел на руку с гранатой.
Пень покосился, Виноградов сунул сапог в образовавшуюся щель, кто-то не видимый, дернул сапог, засмеялся.
Николай привстал, прыгнул в сторону.

Глухой взрыв раздался глубоко под землей. Взрывной волной вырвало люк, выбросило наверх куски одежды и остатки того, кто носил эту одежду. Было слышно, как под землей кричат раненые.

Сдавайтесь, - крикнул Виноградов.
В лаз, попытался спуститься какой-то солдат, снизу стали стрелять. Николай подал сигнал, несколько гранат полетело в бункер. Отстегнул от пуговицы, висящий на ремешке фонарик, Николай склонился над проемом, посветил.
На деревянных нарах, застеленных матрасами, лежали мертвые тела, в глубине сооружения, Виноградов заметил проход в другой бункер, по которому ушли уцелевшие.
Невдалеке, раздались автоматные очереди, ухнули взрывы. Звук боя быстро удалялся в глубь леса.

Оставив у входа в бункер отделение солдат, Николай с остальными, побежали к месту боя.
Словно огромной косой, автоматные очереди, срезали ветки деревьев и кустарника, с глухим чавканьем, впивались в стволы.
Охнул один раненый, второй и сразу, как обрезало.
Стало тихо.
Настороженно вглядываясь в заросли, таящие в себе неизвестное количество врагов, солдаты, переждав несколько мгновений, медленно пошли дальше, натыкаясь на трупы убитых, которые были одеты в смешанную, военного и гражданского образца одежку.
Николай посмотрел по сторонам. На левом фланге, шел лейтенант в форме НКВД, вот только Виноградов, никак не мог вспомнить его фамилии. Но очень уж он похож на давнего знакомого, на того…
Да это же чужой, зверь среди наших солдат.