Что такое внутренняя колонизация. Сами себе колонизаторы. Одежда и украшения

Внутренняя колонизация - заселение и хозяйственное освоение пустующих окраинных земель страны.

Средневековая Европа

В истории России

Ряд современных исследователей (А. Эткинд , Д. Уффельман и др.) рассматривают не экономическую, а идейно-ментальную сторону внутренней колонизации в России. Поднимаются вопросы об антагонистических отношениях имперского центра и периферии, о взаимных представлениях друг о друге власти и народа. Центр в условиях имперской внутренней колонизации рассматривает периферию как «природную» и дикую, нуждающуюся в окультуривании и цивилизаторском преобразовании. Революция в этом ключе рассматривается как попытка преодоления противоречий внутренней колонизации, однако вскоре начинается её новый этап - советский .

А. Эткинд пишет:

Колонизация всегда имеет две стороны: активную и пассивную; сторону, которая завоевывает, эксплуатирует и извлекает выгоды, и сторону, которая страдает, терпит и восстает. Но культурная дистанция между метрополией и колонией не всегда совпадает с этнической дистанцией между ними.
Интересующая нас ситуация находится как раз в точке перехода от аграрного общества к индустриальному . Для аграрных обществ, каковым Россия была до Петра и в огромной степени оставалась после него, главные различия строятся между культурами правителей и народа - лингвистические, этнические, религиозные, даже сексуальные. Индустриализация рождает национализм как «бракосочетание между государством и культурой», результат их взаимотяготения и приведения в соответствие. Национализация аграрной культуры, многократно разделенной на классы, провинции, общины, диалекты, сословия, секты, всегда есть самоколонизация : народ превращается в нацию, крестьяне во французов. Процесс идет из столиц к границам, останавливаясь лишь там, где он сталкивается со встречным процессом равной силы. Особенностью России была лишь её географическая протяжённость и недонаселённость, затруднявшая передвижение людей и символов, а также особая конфигурация культурных признаков, подлежащих перемешиванию. Первостепенным фактором оставалась культурная дистанция между высшими и низшими классами, унаследованная от аграрного общества. Два мира (государство и сельскую общину) разделяла пропасть, но все ресурсы государства, финансовые и людские, поступали из общин. Коммуникация между ними если была возможна, то оказывалась искаженной, рискованной и ограниченной.

От редакции. Мы публикуем стенограмму выступления Александра Эткинда , профессора русской литературы и истории культуры Кембриджского университета, состоявшегося 10 декабря 2012 года в Высшей школе экономики при поддержке клуба «Национал-демократ».

Александр Эткинд: Очень здорово читать лекцию, когда такая большая аудитория почти полна. Я не избалован большими собраниями студентов. В Кембридже, когда я читаю лекции, если приходит 15 человек, то это прекрасно, а здесь даже не сосчитать. Моя лекция основана на двух книгах. Одна из них переводится сейчас с английского языка на русский, это моя собственная книга, она будет называться в русском переводе «Внутренняя колонизация: Имперский опыт России». Она выйдет в издательстве «НЛО» в следующем году. Вторая книга уже вышла, и была презентация этой очень толстой книги в Polit.ru. Обсуждение было довольно содержательным, мне кажется. Эта книга называется «Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России.» Это коллективный сборник – там 28 авторов и 3 редактора: Дирк Уффельман, Илья Кукулин и я. Статьи написали коллеги, которые участвовали в конференции по внутренней колонизации и потом приняли участие в этом сборнике. Как видно, среди историков, культурологов, литературоведов и киноведов, занимающихся Россией, во всем мире и в самой России, интерес к этой теме очень серьезный.

Исследуя императорский период, ученые породили две истории, два нарратива. Одна история – история великой страны, которая успешно, хотя и не всегда равномерно конкурировала с другими европейскими державами, породила блестящую литературу, и в этой стране случились беспрецедентные социальные эксперименты. Другая история – это история экономической отсталости, неограниченного насилия, бедности, неграмотности, отчаяния и коллапса. И что интересно, многие исследователи подписываются под обоими этими нарративами, обеими этими историями одновременно. Но для ученого это нехорошо верить одновременно в две истории, которые противоречат одна другой.

Верить-то можно, конечно, но нам нужно придумать такой механизм или метафору или метарассказ, который координирует эти две истории и позволяет перейти из одной в другую так, чтобы они, оба нарратива, продолжали сохранять свой смысл и вместе с тем как-то были связаны один с другим. Так что я предлагаю в качестве такой метафоры или механизма или того или другого, мы с вами это еще обговорим, идею внутренней колонизации – процесс отчасти парадоксальный, отчасти очень понятный, который шел в течение большой части имперского периода, начался еще до него, закончился, я думаю, после него или вовсе не закончился: процесс, в котором государство колонизовало собственный народ.

Начнем с XIX века, поскольку он нам всем лучше известен. В XIX веке Россия была колониальной империей. Она соревновалась на равных с Британской империей, с Австрийской или Австро-Венгерской империей, с Французской империей. И одновременно она была колонизованной территорией, подобной Конго или Индии. В разных своих аспектах и в разные периоды российская культура была и субъектом и объектом ориентализма. Пути колонизации лежали вне России, Россия расширялась, я об этом буду сейчас говорить, но также они шли внутрь российской глубинки. Если внешние пути шли в Восточную Европу, Центральную Азию, Ближний Восток и Тихоокеанский регион, они также шли в земли, окружающие Новгород, Тулу, Оренбург. Именно в этих глубинных и срединных территориях, империя селила западных колонистов и организовывала военные поселения. Военные поселения – история, которую вы, наверно, помните из курса средней школы. В александровскую эпоху эти поселения в правительственной переписке, которая шла на французском языке, назывались колониями.

В этих срединных, глубинных территориях российская знать владела миллионами душ и наказывала миллионы тел. В этих срединных территориях имперские эксперты открыли самые необычные общины и собрали самый экзотический фольклор. В эти срединные глубинные территории России уходили российские пилигримы, этнографы, народники в своем поиске необыкновенных групп, которые они пытались найти среди русского народа. Это все характерные феномены колониализма: миссионерская работа, экзотические путешествия, этнографические исследования. В России в XIX веке они были направлены внутрь российских деревень скорее, чем вовне российской территории или в заморские страны.

Россия постоянно, хотя неравномерно расширялась, но расширяясь и колонизуя вновь завоеванные окраинные территории, она колонизовала и собственный народ. Эти два процесса, внешняя колонизация и внутренняя колонизация, шли одновременно и параллельно, они конкурировали между собой. Энергия и ресурсы империи всегда были ограничены, даже и в России. Нам надо исследовать взаимодействие между этими двумя процессами, представляя их как два сообщающихся сосуда, потому что, так сказать, население и, условно говоря, колонизационная энергия всегда были ограничены.

Идея внутренней колонизации, конечно, очень спорная. Вообще сама идея колонизации применительно к Российской империи относительно нова. Еще два десятилетия назад идея того, что Украина или, скажем, Средняя Азия были колониями, или даже что Польша или Финляндия или Сибирь были колониями Российской империи, эти идеи, хотя они имеют очень глубокую историографию, вызывали сердитое раздражение или сопротивление по обеим сторонам железного занавеса. В 1990-х годах постколониальные эксперты дебатировали причины, по которым они либо будут, либо не будут применять свои постколониальные концепты к возникавшим тогда странам постсоветского пространства. Современная литература отчасти решила эти проблемы, но породила новые, фокусируясь на этничности, национализме и суверенитете.

Многие исследователи стали как бы не то чтобы игнорировать, но придавать меньшее значение тем своеобразным институтам Российской империи, которые не имели прямого отношения к этничности или суверенитету, но определяли жизнь северной Евразии в течение нескольких столетий. И именно эти институты привели эту часть света к потрясениям ХХ века. Но при том, что идея внутренней колонизации парадоксальна и вроде как выглядит свежей, она не является совсем новой. В частности, в моей книге большая глава касается того, как эта идея обсуждалась и формулировалась классиками российской истории в XIX веке, такими людьми, как Сергей Соловьев или Василий Ключевский, когда они писали свою знаменитую формулу, что Россия это страна, которая колонизуется. Но, конечно, в постколониальных дискуссиях это не обсуждалось.

Колонизация и крепостное право
Важный материал, к которому может быть применен такой подход – это российское крепостное право. В XIX веке крепостное право было центральным предметом и российской политики, и историографии, то есть не только политики, экономисты дебатировали и рубились в отношении того, что делать с крепостным правом, как его реформировать, но и историки тоже непрерывно занимались его историей. В нынешних книгах и даже учебниках по российской истории XIX века крепостное право исчезает прямо на глазах. Если смотреть на учебники, которые выходят, то там всё меньше и меньше глав, главок или секций, где есть ссылки на крепостное право. Что случилось с крепостным правом? Мы знаем, что крепостное право было отменено в России примерно в те же года, когда было отменено в Америке рабство, что крепостное право имело гораздо более широкое применение, количество крепостных было несравненно больше в России, чем количество черных рабов в Америке. Оно существовало дольше, оно имело глубокое влияние и долговременные последствия. Но в американской историографии исследование рабства и память о рабстве – это огромная область, выходят целые журналы, посвященные этим вопросам, книги, опять-таки учебники. Ничего похожего в отношении крепостного права мы не знаем ни по-русски, ни по-английски. Это двойной стандарт, которого в исследовательской практике быть не должно.

Я сейчас проиллюстрирую то, что я хочу сказать. Одно из лучших или, может быть, самое лучшее до сих пор исследование крепостных практик – это книга американского историка Стивена Хока, которая переведена на русский язык. Этот американский историк нашел отлично сохранившийся архив одного большого имения около Тамбова. Тамбов, все знают, – это черноземный регион России, символ российской глубинки, провинциальной жизни в самом сердце России. И архив этого имения по каким-то причинам сохранился лучше остальных, так что этот американский историк смог обсчитать и придти к интересным выводам, касающимся этого имения. В начале XIX века рацион крестьян, которые жили в этом черноземном имении, ничуть не уступал европейскому уровню по количество жиров и так далее, все это можно посчитать. Питались они нормально, так же, как питались крестьяне в Германии или во Франции в начале XIX века. Но различия были большими. Эти различия касаются мотивации, прав собственности и принципов управления этим имением. Поскольку все крестьяне в этом имении были крепостными, ни земля им не принадлежала, ни часть урожая им не оставалась, и они совсем не были заинтересованы в том, чтобы работать на этой земле. Поэтому единственное, что могло их заставить работать, это угроза и реальное применение телесных наказаний. Соответственно, по данным Хока за два года (1826-1828), 79 % мужского населения этого имения подвергались порке один раз, а 24 % — 2 раза. Кроме того, чтобы обозначить последствия этого наказания, в случае серьезных проступков им обривали одну часть головы, чтобы все видели, что вот они подверглись наказанию.

Давайте подумаем, что такое Тамбов, вот эта самая сердцевинная российская земля. Основанный в 1636 году, Тамбов был крепостью или острогом, который защищал Московское государство от диких, как тогда считали, племен, которые населяли эту землю до того, как туда пришли русские. 1636 год: это значит, Тамбов был прямым современником таких колониальных центров Британской империи, как Уильямсбург, основанный в 1632 году, центр вирджинских табачных плантаций, или, например, Кейптаун в Южной Африке, основанный позже, по-моему, в 1652 году. При этом колониальная природа Кейптауна ни у кого не вызывает сомнения. Но колониальная природа Тамбова – звучит удивительно. Тем не менее, он был основан на чужой земле со схожими целями, был укреплен как военная крепость, использовался для того, чтобы держать землю и начать сельское хозяйство, точно так же, как какой-нибудь центр табачных плантаций Северной Америки.

Рядом с Тамбовом, однако, ситуация в отношении безопасности была очень трудной, потому что племена кочевников продолжали набегать в отличие от американских индейцев, с которыми в Вирджинии устанавливались более стабильные отношения. Поэтому устойчивое землепользование было трудным. И еще долго после основания Тамбова там с трудом развивалась экономика плантационного типа. Хотя это имение было расположено в центре страны, тем не менее, доставка зерна в Москву на продажу по речкам и дорогам, которые оставались очень плохими, занимала много недель. И, несмотря на то, что крестьяне питались отлично, помещик был недоволен и пытался выжать все больше и больше, потому что натуральное хозяйство помещика интересует меньше всего, ему надо продавать товар на рынке, а продавать было даже в середине XIX века очень сложно.

Но что интересно, это тамбовское поместье не было самодостаточным. Там происходила убыль населения в результате побегов крепостных, и потому, что их рекрутировали в имперскую армию, и еще из-за каких-то причин. И хотя крестьяне там питались хорошо, как показывает Хок, продолжительность их жизни все равно была ниже, чем продолжительность жизни европейских крестьян, может быть потому, что медицинская служба была хуже организована, а может быть потому, что они были недовольны в моральном отношении. Вы знаете, что низкая продолжительность жизни в сегодняшней России остается загадкой для исследователей. И очень серьезные ученые вынуждены использовать такие туманные понятия, как моральная неудовлетворенность населения. Вот что-то похожее было и там.

Как же решалась проблема убыли населения? Помещикам надо было, чтобы поместье работало, и они перевозили сюда под Тамбов крепостных из других своих имений, с менее плодородными землями. В ужасных условиях крестьян, под угрозой той же порки, перегоняли через очень дальние расстояния, переводили пешком или на баржах, подпитывая таким образом эту демографию. Мы здесь имеем множество признаков колониального хозяйства. Не стану их перечислять, мне кажется, мой вывод здесь понятен.

Империи морские и континентальные
В 1904 году харизматический российский историк Василий Ключевский писал, что российская история это история страны, которая колонизуется. Пространство этой колонизации расширялось в истории вместе с расширением государства. Вот это очень интересный вывод и образ. Государство расширялось в разные стороны, оно расширялось в разные периоды на запад или на север, на восток и на юг, и пространство колонизации расширялось вместе с этой территорией. Вопрос в том, каково точное значение этой формулы, что тогда понимали под колонизацией, если смотреть во все учебники российской истории, начиная с Сергея Соловьева.

Был, например, такой замечательный человек Матвей Любавский, ученик Ключевского, он был ректором Московского университета. Потом его посадили по делу историков в 1930, он был в ссылке в Башкирии, и там написал большую книгу, которая называется «Обзор истории русской колонизации». Она была опубликована уже в нынешние времена, очень интересная книга. И Любавский специально рассматривает разные стороны российского света – Сибирь, Башкирию, где он писал эту книгу, или, в отдельной главе, как Российская империя колонизовала Ингрию. А Ингрия, как вы, наверно, знаете, это земля, на которой была основана российская столица Петербург, и это была тоже чья-то земля, земля ингров. И сама столица была основана на колониальной территории, и Матвей Любавский об этом писал очень интересно. Государственная территория, писал он, формировалась внешней колонизацией. А потом, когда границы сформированы или даже когда они еще продолжают уходить вперед, настает черед освоения территории, знакомства с ее населением, экономического использования того и другого и, наконец, культурного обустройства. Это уже дела внутренней колонизации; так я продолжаю мысль Любавского.

Сейчас мы, конечно, понимаем совсем иначе слово «колонизация», чем это делали русские историки, от Соловьева до Любавского. Был еще специалист в этой области, Евгений Тарле, тоже кстати посаженный по делу историков, но скоро выпущенный. Он занимался европейским колониализмом и империализмом и понимал эти понятия очень критически, на самом деле гораздо ближе к современным их значениям. Я вообще не использую слово «колониализм», потому что колониализм – это идеология, это слово, которое нагружено очень сильными смыслами, а колонизация – это гораздо более широкие социально-политические и географические процессы, мы еще об этом поговорим. Но в любом случае сомнений нет, что мы сегодня понимаем эти все слова иначе, чем понимали Соловьев в середине XIX века, Ключевский в начале ХХ, Любавский в 30-х годах ХХ века.

И главный источник в этом отношении знаменитая в международном масштабе книга Эдварда Саида «Ориентализм», она существует в русском переводе, одна из самых часто цитируемых гуманитарных книг на свете. Эдвард Саид рассказывал о колонизации и об ориентализме в различных частях света, прежде всего, в странах арабского Востока, Магриба, британской Индии, французской Африки. Но Российскую империю как большую часть света Саид игнорирует. В моей книге есть глава, в которой я пытаюсь разобраться, с чем это связано, вдаваясь в политические взгляды и даже в частную жизнь Саида. Но сейчас я хочу рассказать о другом.

У Саида идея колонизации очень тесно связана с идеей романтики морских странствий. Колонизация во Французской империи, в Британской империи происходила на кораблях военного или торгового флота, значит, надо было переплыть через океаны, через один, два, три океана, преодолеть бури и штормы. И вот эта романтика морского странствия оказывается ключевым для той литературы, которую анализирует Саид; он литературовед, как и я. Но Российская империя, мы все знаем, была сухопутной империей, хотя у Российской империи были свои заморские владения, и самым важным из них была Аляска. Но мы знаем, что Аляска это чуть ли не единственное владение Российской империи, от которого эта империя отказалась по доброй воле без принуждения военной силы или местных восстаний.

Сухопутные империи, конечно, имеют огромную специфику. На деле до появления железной дороги и телеграфа сухопутное пространство было менее проходимым, чем моря и океаны. В мирные времена доставить грузы из Архангельска до Лондона морем было быстрее и дешевле, чем доставить грузы сушей из Архангельска в Москву. Когда началась Крымская война – оказалось, что доставить грузы или войска из Гибралтара в Севастополь было быстрее, чем доставить войска, продовольствие, снаряжение из центральных губерний в Крым. Расстояние примерно одинаковое, но по морю оно преодолевалось проще, надежнее и в конечном итоге дешевле и безопаснее. В начале XIX века существовали русские базы на Аляске, они занимались добычей меха, и этот мех надо было куда-то доставить, либо в Китай, либо в Центральную Россию и потом в Европу. Но базы на Аляске надо было снабжать продовольствием, и туда отправлялись грузы, в основном зерно и масло. И было два пути, первый — из центральных губерний можно было доставлять груз на лошадях через всю европейскую Россию, потом через Сибирь до Охотска и потом через Тихий океан на Аляску; либо другой путь — через три океана, вокруг Европы, потом вокруг Африки, потому что Суэцкого канала тогда не было, вокруг Азии, и так через Атлантический, Индийский и Тихий океаны на кораблях вот эти грузы, зерно и масло, плыли из Петербурга или из Одессы на Аляску. И теперь вопрос: что было быстрее, надежней и выгодней? Значит, в 4 раза оказалось дешевле снабжать русские базы на Аляске по морю, чем по суше, и по морю это занимало год, а по суше два-три.

Так что на деле океаны соединяли, а суша разъединяла. К тому же на суше жили всякие непонятные народы, и с ними империя должна была что-то делать. Если государство добывало меха, то местные народы были и инструментом этой добычи, и конкурентом в ней, и участником кабальных сделок, и угрозой безопасности. Если империя посылала грузы, то эти народы представляли угрозу этим грузам, но с другой стороны, участвовали в доставке этих грузов. Как-то этих людей надо было мотивировать, с ними надо было сотрудничать, а сначала их надо было победить и усмирить, обложить ясаком, оброком или налогами, а иногда их надо было еще переселить или закрепостить или oкрестить или еще и просветить или, наоборот, подумать и оставить в первобытном состоянии, или рекрутировать в армию или наоборот, решить, что служить они не способны. А на океанах этого всего не было, океан есть океан, это техническая задача, не человеческая задача.

Поэтому, поскольку речь идет именно о сухопутной колонизации, то она имеет три вектора: экономическая эксплуатация чужой земли, политическое насилие и еще комплекс особых культурных практик, которые представляют жизнь на чужой земле как экзотическую, принципиально другую жизнь. Колонизация совмещала разные эти аспекты

История понятия
Когда мы говорим о процессах колонизации, мы всегда видим два полезных понятия, которые были введены итальянским марксистом Антонио Грамши, когда он сидел в тюрьме: гегемония и доминирование. Грамши, говорил об итальянском юге и севере и их отличиях и взаимодействиях и подавлении одной части другой, и потому он говорил именно о внутренней колонизации. Культурная гегемония и политическое доминирование, они всегда, в любом процессе колонизации взаимодействуют, коррелируют или контрастируют, в общем, это интересный и содержательный процесс.

Давайте еще поговорим о внутренней колонизации. Всегда мы представляем себе при слове «колонизация» некоторую территорию; потом государство расширяется, что-то завоевывает, что-то оккупирует, и вот эта новая земля дальше подвергается колонизации. На самом деле, ни в каких определениях колонизации не сказано, что колонизация всегда происходит снаружи, вовне от имперской территории. Без всякого насилия над смыслом, и это надо понять, мы можем говорить о колонизации внешней и внутренней. Внутренняя колонизация это применение колониальных практик внутри политической территории, внутри политической границы государства, даже необязательно имперского государства, возможно и национального государства.

В конце XIX и в начале ХХ века разные ученые очень активно использовали понятие внутренней колонизации, далеко не всегда в благовидных целях. Германские политики в конце XIX века формулировали очень амбициозные планы оккупации Восточной Европы, и называлось это, в переводе с немецкого, «внутренняя колонизация». Почему внутренней? Потому что они верили на основе достоверных или сомнительных источников, что когда-то в Средние века или при Фридрихе Великом польские, украинские, балтийские земли принадлежали Германской империи, и поэтому новая колонизация будет внутренней.

Русские имперские историки использовали понятие, я уже об этом говорил, самоколонизации. Мой любимый из этих историков – Афанасий Щапов, который оказал большое влияние на Ключевского. Я давно занимаюсь Щаповым в разных аспектах, в моей книге о сектах я тоже последователь Щапова. Есть и другие интересные источники. Например, есть книжка знаменитого полярного исследователя Фритьофа Нансена, который в 1915 году поехал в Сибирь. Говоря о Сибири, давно уже завоеванной и вроде бы колонизованной, Нансен активно использовал понятие колонизации; он иногда говорил о новой колонизации. Заселение, освоение, просвещение сибирских территорий, оно называлось колонизацией. В это время имело уже смысл оговаривать, о внешней или внутренней колонизации шла речь, хоть Нансен этого не делал. Примерно в те же годы Владимир Ленин в своей книге «Развитие капитализма в России», ссылаясь на германских своих предшественников, социально-экономических историков с очень двойственной репутацией, писал именно о внутренней колонизации, даже когда говорил о родном для него Поволжье. Гитлер тоже писал о внутренней и внешней колонизации, и различал эти понятия.

Произошла русская революция, после этого произошла деколонизация третьего мира, и концепция, точнее идея внутренней колонизации перестала использоваться. А вместо нее в 1951 году Ханна Арендт использовала очень интересную концепцию колониального бумеранга. Колониальный бумеранг – это сходное, но уже более конкретное понятие. Арендт описывала такие процессы, в которых имперские державы сначала вырабатывали определенные практики подавления и эксплуатации колоний и затем как бы вторично переносили эти изобретенные и освоенные ими практики в метрополию. Это как бумеранг – сначала империи посылают новые практики в колонии, потом они возвращаются в метрополию. Примеры касались Британской империи. Но мы можем вспомнить о замечательном произведении Салтыкова-Щедрина, которое называется «Господа ташкентцы». Это про тех офицеров колониальной армии, которые в последнюю треть XIX века стояли в Ташкенте и потом возвращались в российские губернии. Их назначали вице-губернаторами или ревизорами, и так они привозили практики насилия в губернии, которые к ним не были привычны. «Господа ташкентцы» очень красноречивое сочинение.

После 1968 года социологи вновь изобрели концепцию внутренней колонизации, похожую на концепцию колониального бумеранга, с тем, чтобы применить постколониальный язык к внутренним проблемам европейских метрополий и Соединенных Штатов. Американский социолог Роберт Блаунер исследовал жизнь черных гетто в больших американских городах и городские восстания как процессы внутренней колонизации. В лекциях 1975-76-х годов французский философ Мишель Фуко использовал понятие внутренней колонизации в своем исследовании того, как колониальные модели, модели власти возвращались обратно, с востока на запад. В 1975 году британский социолог Майкл Хечтер ввел это понятие в канон социологии, использовав его своей книге о британских островах. В фокусе книги – Уэльс, этнически своеобразный регион Англии. Для колонизации по Хечтеру не надо было плыть в заморские страны, он показал, что и внутри английских островов применялись практики колониализма. Но для Хечтера была важна именно этническая дистанция между колонизаторами и колонизуемыми, между англичанами и валлийцами. А, например, знаменитый философ Юрген Хабермас использует понятие внутренней колонизации вообще в предельно расширительном значении как синоним современности или модернизации. Вот я с этим не согласен. С моей точки зрения, между понятием модернизации и понятием колонизации есть большие интересные различия.

Кроме того, понятие внутренней колонизации или колониализма использовалось французским историком Юджином Вебером и американским социологом Алвином Гоулднером, который прямо применил его для исследования коллективизации в Советском Союзе, американским антропологом Джеймсом Скоттом в исследованиях Юго-Восточной Азии. И несколько очень крупных историков России в недавних книгах говорили о колониальной природе российского внутреннего правления: Марк Ферро, Доминик Ливен и Тимоти Снайдер. Но, в общем-то, никто всерьез применительно к России этот аспект не разрабатывал.

Сырьевая зависимость
На мой взгляд, идея внутренней колонизации очень сильно связана с еще одной важной идеей, которая играет ключевую роль для понимания современной России – проблема сырьевой зависимости. Вы все знаете, насколько Россия зависит от нефти, газа. У Юрия Шевчука есть отличная песня, «Когда закончится нефть». У Дмитрия Быкова есть роман «ЖД», сейчас не буду его пересказывать, там очень такая красноречивая история того, что произойдет с Россией, если в Европе что-то такое изобретут, что сделает нефть не нужной. Это все фикшн, вымысел, но я нашел интересную параллель современному сырьевому, газо-нефтяному проклятью, oil curse, в средневековой российской истории. В моей книге есть глава о том, как сначала Новгородское государство, потом Московское княжество зависели от экспорта меха. Сначала вокруг Москвы ловили бобров ловушками, а вокруг Новгорода в массовых количествах, миллионами шкурок в год, ловили и экспортировали в Англию и в Голландию серых белок, и в Новгороде стояла фактория Ганзейского Союза, настоящий колониальный институт, который активно сотрудничал с новгородскими властями. И экспорт белки и других мехов составлял огромную часть прибыли и купцов, и государства. А в обмен в Новгород шло оружие, железо, вино, предметы роскоши, иногда, когда случался неурожай, то и зерно – все это менялось на несколько лесных товаров, но, прежде всего, на мех, воск, деготь. Но поскольку белка кончалась, то новгородцы шли дальше на север и на восток в Югорскую землю, это Северный, даже может в Западную Сибирь, белка миллионами оттуда вывозилась.

А потом в какой-то момент этот меховой бизнес, который в новгородском его варианте был сосредоточен на белке, прекратился. И это совпало, конечно, с банкротством Ганзы. Банкротство Ганзы – там было много причин интересных разных. Сначала ушла из Новгорода фактория, потом сама Ганза накрылась, а потом уже и Новгород был оккупирован. Что же случилось с этой белкой? Одни историки, которые занимались историей меховой торговли, считают, что белка была выбита на этих огромных пространствах Северной России и Урала. А другая идея, что упадок торговли мехами совпал с массовым распространением шерсти в Англии. Ведь белка не была предмет люксового потребления, как соболь. Это был предмет массовый, из него шили какие-то куртки, кафтаны, сапоги. А когда шерсть начали сучить в домах, что потребовало некоторых технологических прорывов, связанных, прежде всего, с экологией, с ресурсами, вырубкой английских лесов, шерсть вытеснила белку. Значит, некое новое технологическое изобретение сделало массовый экспорт сырья ненужным и подорвало экономику раннего российского государства, основанную на экспорте одного определенного ресурса.

Но после этого началась история Московского государства, которое тоже в большой степени зависело от меха, но меха совсем другого – от соболя. Когда Ермак победил сибирского хана, помните эту картину Сурикова, там после этой победы поехал караван через Сибирь, а в нем две тысячи соболиных шкурок, 500 шкурок черной лисы, сколько-то шкурок горностая. Это и было то сокровище, которое было найдено в Сибири. А потом в течение нескольких столетий русские, прежде всего, казаки находили все более и более креативные методы сочетания бартера и насилия. И вот такими методами казаки заставляли разные племена Сибири, потом уже тихоокеанского побережья, а потом уже и Аляски добывать меха и обменивать их, условно говоря, на бусы или на оружие.

Это, конечно, очень интересная история, и, в конце концов, соболь был выбит, потому что это соболь, не белка, а энергия колонизации перешла на Аляску, где казаки занялись морской выдрой, морским котиком и тюленем. И только для этого Аляска и была занята. Смотрите, эта гигантская территория была занята российским государством с целью добычи, транспортировки и экспорта меха. Потом этого меха не стало или спрос на него упал, а в ведении российской власти осталась огромная территория. Эта территория, уже завоеванная, подлежала новой, вторичной и именно внутренней колонизации.

Скажем, сибирский историк-диссидент Афанасий Щапов, занимавшийся изучением описей мехов, которые содержались в московском казначействе, где-то рядом с Грановитой палатой, в Кремле, указывал, что накануне Смутного времени соболя на складах были замещены зайцами, заячьим мехом. И Щапов довольно понятно объясняет, что вот это была экономическая причина, которая, в конце концов, привела к Смутному времени. Смутное время, конечно, имело много-много разных причин, и истощение природных ресурсов в их числе. На этих ресурсах строилась внешняя политика и многое другое строилось. Когда в Грановитой палате кончалось серебро, а иностранным специалистам, которые работали в Москве, надо было платить серебром, им платили мехами. Но в Смутное время российской власти пришлось заниматься тем, чем она до того не занималась, а именно – организовывать жизнь населения на экономически выгодных началах. Сырьевая зависимость государства, что и сейчас справедливо, и тогда было верно, это вроде такой радуги, которая идет мимо населения. Население как бы не нужно, понимаете. Это такой непосредственный союз между государством и экзотическим сырьем где-то там в далеком краю этого государства, а население тут не причем. Но вот когда сырье кончается, тогда государство вплотную занимается населением.

И действительно, кодификация крепостного права и ранние попытки все-таки что-то выжать из этой земли имели место тогда, когда меха кончились или их нельзя было продать больше. Пришлось обращаться к зерну. Но зерно – это совсем другой ресурс, зерно требует труда, зерно требует оседлости, зерно требует многолетних севооборотов и так дальше, значит, зерно требует крепостного права. Значит, государство экспериментальным путем вводило институты, которые прикрепляли крестьян к земле, заставляли их силой работать на этой земле. Раньше государство занималось людьми как солдатами или казаками и не занималось людьми как крестьянами, а теперь вдруг стало заниматься.

Бремя бритого человека
Давайте мы поговорим еще немножко о Петре Великом. Что сделал Петр? Мы здесь подходим к некоторым ключевым понятиям идеи внутренней колонизации уже в Новое время. Как раз после возвращения из своего европейского турне, а Петр, как вы знаете, посетил великие центры европейских империй – Кенигсберг, Лондон, Амстердам – он основал Петербург на совсем недавно колонизованной земле и издал указ, приглашавший иностранцев в Россию – приезжайте, селитесь, осваивайтесь.

А 26 августа 1698 года Петр издал свой знаменитый указ о бритье дворянских бород. Кто добровольно, а кто насильственно – в Петербурге и потом по всем крупным центрам – дворяне должны были брить бороды. Вот смотрите, как интересно. Мы все знаем, что Петр брил бороды, нет такого человека, который этого не знает. Но я думаю, что не так уж понятно, что это брадобрейство было избирательно, что принцип был классовый, а точнее говоря, сословный, что бороды брились дворянам, а другим людям, например, попам бороды оставляли, крестьянам бороды оставляли, были такие люди мещане, с которыми непонятно что было делать, иногда им брили бороды, иногда нет, но в конце концов не стали. Значит, этот указ о брадобрействе создал сословную структуру там, где ее не было и более того, сделал это по образцу расовой структуры колониальных владений.

Что такое раса? Раса – это видимый глазу признак отношений власти. К примеры, Голландская империя была основана на колониальной практике, вот черные, вот белые, вот аборигены, вот администраторы, они люди разного цвета. Брадобритие сделало отношения власти между белыми людьми видимыми глазу, это такая социальная инженерия, применимая в огромных масштабах.

Но, конечно, эта система была несовершенна. Если американский негр бежит со своей плантации, он остается черным, а если крепостной крестьянин бежит, то он может сбрить бороду. И на женщин этот принцип различий не распространялся. Вы, наверно, знаете такое замечательное выражение Киплинга – «бремя белого человека». Это бремя — суть колонизация, имперская миссия, цивилизационная миссия. И я придумал очень простое выражение – «бремя бритого человека», в точном соответствии с этой формулой Киплинга.

Есть такой замечательный рассказ Льва Толстого «Сколько человеку земли нужно», замечательный рассказ, короткий и очень понятный. Значит, он говорит о русском крестьянине, которому стало не хватать земли где-то в Курской губернии. И он идет в Башкирию, чтобы получать землю, и вот местные башкиры к нему относятся очень хорошо и говорят – вот сколько ты обойдешь за день с рассвета до заката, столько ты получишь земли, все будет твое. И он стартует, он бежит, потом идет, потом он с трудом возвращается, обежав много-много земли, и умирает. И Толстой говорит: «вот столько земли человеку нужно», ровно столько, сколько нужно, чтобы его похоронить.

Или другая очень поучительная история – это рассказ, фактически мемуар Николая Лескова «Продукт природы». Лесков рассказывает о том, как он был молодым и как он сопровождал в качестве колониального администратора транспорт крестьян, которых перевозили из одного имения в другое. Вот если вы читали о том, как перевозили черных рабов через Атлантический океан, это выглядело очень похоже. Но Лесков, этот молодой джентльмен, пытался, когда какие-то крестьяне сбежали, помешать их порке. Но местный исправник запер его в своем доме, пока крестьян пороли. И что Лескову делать? Он читает книги из библиотеки этого полицейского, а у полицейского запрещенная литература – Герцен и так далее, книги, которые учат свободе и равенству. Но, в конце концов, Лесков, и этим кончается его рассказ и кончается моя лекция, сумел обнаружить, что этот исправник на самом деле даже и не был исправником, а просто был самозванцем. Спасибо за внимание.

Дискуссия после лекции
Андрей Воробьев : Вы знаете, есть такая концепция, точка зрения, что Россия – это империя наоборот. Метрополия в России, особенно в советское время, жила хуже. Мой знакомый, который пересек границу Псковской области и Эстонии, зашел в магазин и получил культурный шок в 1982-ом году. Как вы относитесь к концепции «империи наоборот»?

А.Э. : Я сам что-то подобное помню. Я называю это обратным имперским градиентом. Как следует из идеальной модели, обычно империю строили, чтобы имперский народ, допустим, англичане, жили лучше, чем индусы или африканцы. И, как правило, это соблюдалось, а когда не соблюдалось, то империи разрушались. А в России этот имперский градиент был обратным. Есть два тома, написанные петербургским историком Борисом Мироновым, «Социальная история России». В них Миронов приводит довольно подробную статистику по губерниям Российской империи, доходы и расходы империи на душу населения, основанные на официальной статистике, которая худо-бедно, но в конце XIX века велась. Оказывается, что действительно все было наоборот: люди в балтийских губерниях или в Сибири или в Польше или на юге Украины, на Кубани жили лучше, социальная статистика говорит об этом. В конце XIX века в ходу были понятия типа опустошения центра – люди оттуда бежали, перенаселение центра, земля не рожала. Империя тратила на Кавказе несравненно больше чем в центре, но она и в Сибири больше тратила — на школу, на полицию, на администрирование.

Но гораздо важнее, чем экономика – это идея и практика гражданских прав. В Британии люди имели больше прав, чем их имели люди в британских колониях, это касается, допустим, выборов органов местной власти или в парламент. В России же мы отлично знаем, что крепостное право существовало именно в центральных губерниях. Ключевский подсчитывал – где существовало крепостное право, где не существовало, и говорил, что крепостное право развивалось как защитный пояс вокруг Москвы и имело оборонительное, а не экономическое значение. В Сибири не было крепостного права, на русском севере в Архангельской губернии его не было, в балтийских странах и в Польше оно было, но было очень малоразвито. Что такое крепостное право? Это радикальное ограничение гражданских прав, которое проводилось в отношении этнически русского, религиозно православного населения: даже этнические русские, которые были старообрядцами, редко оказывались закрепощенными.

Казбек Султанов, ИМЛИ РАН: Александр Маркович, я не могу не воспользоваться вашим присутствием. Почему Саид в своей классической книге так старательно и так сознательно обходит такого крупного игрока, как Российская империя? Ведь он прекрасно знал русскую литературу, а русская литература от Ломоносова с его знаменитой этой одой, когда Елизавета Петровна «возлегши локтем на Кавказ», она вся ориентальна. Нельзя мимо этого было пройти. Тем не менее, он старательно это обошел. Почему?

А.Э .: У меня есть собственная гипотеза. Саид писал в годы холодной войны, его книга 1978-го года, и для левых интеллектуалов разговаривать в одних и тех же терминах о третьем мире и о втором мире было тогда политически некорректно. Мы сейчас этого не чувствуем, но тогда это было важно. У меня есть еще гипотеза, изложенная в той главе моей книжки, которая была переведена и опубликована в журнале Ab Imperio. И там я вдаюсь в интеллектуальную историю самого Саида и пытаюсь объяснить эту действительно загадочную лакуну.

Арсений Петров : Есть такое ощущение, что в современном русском национализме имеется определенная струя, которая выступает за имперский проект. И если вдуматься в это словосочетание, на самом деле оно довольно странное и парадоксальное. Вы не могли бы как-то это прокомментировать?

А.Э.: Для империи национализм, условно говоря, титульной нации был всегда главным врагом, и в России особенно. Всё бы шло хорошо, но при Александре III к власти стали приходить, условно говоря, националисты, которые буквально восприняли проект русификации иноязычных и инородческих окраин как практический проект. И всё начало рушиться и рухнуло. Националисты при императоре сыграли пагубную роль – это несомненно так. С другой стороны все знают, что национализм очень часто выражается на имперском языке, на языке подавления окраин во имя империи, которая воображается скорее как очень большое и еще более расширяющееся национальное государство. И тем людям, которые собираются с такого рода идеями делать политику, я очень рекомендую изучать историю.

Илья Лазаренко, Национально-Демократический альянс: Что могла бы означать деколонизация для тех регионов, которые были колонизированы совершенно недавно, то есть Сибирь, Дальний Восток?

А.Э.: Вот это очень сложный для меня вопрос. Потому что, с одной стороны, можно сказать, что национально-освободительные движения в истории Российской империи были попытками деколонизации, попытками успешными или безуспешными. Например, Пугачевское восстание, революция 1905-го года, революция 1917-го года – это были попытки деколонизации. А с другой стороны, колониальная природа коллективизации или ГУЛАГа у меня, например, сомнений не вызывает. Я только что читал лекции в Красноярске, в Сибирском федеральном университете, люди воспринимали их очень спокойно и заинтересованно. Сибирь – это огромная русская земля, но на уровне памяти она не совсем русская, на уровне истории совсем не русская. Я вообще подумал, когда читал лекцию: как бы было интересно сделать конференцию на тему «Сибирь и Кавказ», две огромные российские колонии, полярно различные по многим своим чертам. Одна мирная – другая не мирная, одна прибыльная – другая всегда была убыточная, одна русифицированная – другая нет.

Александр Храмов : Я вклинюсь на правах ведущего и разовью вопрос про деколонизацию. Если говорить, что колонизация в России имела центростремительный характер, то лозунги деколонизации надо применять не к окраинам, к Сибири, к Дальнему Востоку, к Кавказу, а именно к внутренним губерниям, которые подвергались управлению колониальными методами. Я просто зачитаю цитату из Михаила Меньшикова, известного националиста и публициста, он в 1909-ом году писал: «Англичане, покорив Индию, питались ею, а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение. Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных народов и удивляемся, что Россия гибнет. Разве не то же самое происходит с Индией, разве не погибли красные и черные и оливковые расы, не сумевшие согнать с тела своего белых хищников?» Если такие взгляды высказывались уж 100 лет назад, то имеют ли они, на ваш взгляд, какие-то перспективы сегодня, возможно ли в России, скажем, националистическое движение под антиколониальными лозунгами?

А.Э.: В начале XX века был очень важен контекст русско-японской и Первой мировой войны. Но для меня, например, более интересен сибирский регионализм, в котором тот же самый Щапов принимал активное участие, или Ядринцев, автор знаменитой книги «Сибирь как колония». Так называемый регионализм часто был сепаратизмом. И у Бакунина еще раньше были идеи сепаратизма, и в идеях регионального освобождения ничего редкого нет. Другое дело, что в одних регионах были эти движения, а в других регионах, в том же Тамбове, их не было.

Слушатель: Чем процесс внутренней колонизации России отличается от таких же процессов в других странах, например, от внутренней колонизации в США?

А.Э.: Замечательный вопрос. В США известна теория Тёрнера, который описал историю движения американской цивилизации на запад как движение определенной линии на карте, фронтира. Линия двигалась, и Тёрнер подробно описывал, что там происходило, какие люди, какие социальные группы в этом участвовали. Там были регулярные монолитные движения и однородные процессы на разных этапах. В России, мне кажется, этого нет, хотя существуют такие историки, которые пытаются распространить эту теорию на окраинные территории России, на Сибирь или Центральную Азию. Вот в Центральной Азии это работает лучше. Но в России не было единой линии, не было однородности, были огромные и совсем не сплошные прорывы, карманы, пустоты. Иногда их освоение брали на себя казаки и потом в министерствах не знали, что с этим делать. Так что это другая топология, — не фронтир, а скорее пустота внутри. Это другие процессы – нескоординированные, неупорядоченные, не знавшие разделения на внутреннее и внешнее.

Игорь Монашов, Высшая школа экономики : Насколько ваша концепция применима к анализу советского опыта, как вы считаете, индустриализация 1930-х годов это какая-то специализация колонизации или это что-то иное?

А.Э .: У меня нет сомнений, что советский период совсем другой, чем имперский период, а постсоветский период совсем другой, чем советский период. Но определенные моменты схожи. Скажем, коллективизация, и об этом писали, была радикальным проектом внутренней колонизации. В то же время я уверен, что в исторических процессах нет инерции, что люди каждый раз изобретают заново, как управлять государством. Но процессы исторического творчества происходят в рамках тех возможностей, которые предоставлены географией, экологией, историей, экономикой, и поэтому они устойчивы. Здесь можно упомянуть о сырьевой зависимости, которая в разных условиях воспроизводится в России.

Сергей Сергеев, журнал «Вопросы национализма» : Скажите, пожалуйста, согласны ли вы с Рональдом Суни в том, что в Российской империи не было метрополии именно как некой территории, а что метрополией был собственно социальный слой, то есть российская социально-политическая элита?

А.Э.: Да, я с ним согласен. В Российской империи надо смотреть скорее на отношения власти, и на моем языке это и есть внутренняя колонизация. Но я бы добавил, что все-таки в России были столицы, были определенные области, губернии, территории, на которых этот самый слой, назовем его элитой, сосредотачивался, оттуда он управлял на расстоянии своими имениями по всей России, оттуда назначали губернаторов. Так что нельзя совсем уж этот слой подвешивать в воздухе, без географии.

Исторические хроники. Александр Эткинд

От редакции. Мы публикуем стенограмму выступления Александра Эткинда, профессора русской литературы и истории культуры Кембриджского университета, состоявшегося 10 декабря 2012 года в Высшей школе экономики при поддержке клуба «Национал-демократ».
* * *
Александр Эткинд: Очень здорово читать лекцию, когда такая большая аудитория почти полна. Я не избалован большими собраниями студентов. В Кембридже, когда я читаю лекции, если приходит 15 человек, то это прекрасно, а здесь даже не сосчитать. Моя лекция основана на двух книгах. Одна из них переводится сейчас с английского языка на русский, это моя собственная книга, она будет называться в русском переводе «Внутренняя колонизация: Имперский опыт России». Она выйдет в издательстве «НЛО» в следующем году. Вторая книга уже вышла, и была презентация этой очень толстой книги в Polit.ru. Обсуждение было довольно содержательным, мне кажется. Эта книга называется «Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России». Это коллективный сборник – там 28 авторов и 3 редактора: Дирк Уффельман, Илья Кукулин и я. Статьи написали коллеги, которые участвовали в конференции по внутренней колонизации и потом приняли участие в этом сборнике. Как видно, среди историков, культурологов, литературоведов и киноведов, занимающихся Россией, во всем мире и в самой России, интерес к этой теме очень серьезный.
Исследуя императорский период, ученые породили две истории, два нарратива. Одна история – история великой страны, которая успешно, хотя и не всегда равномерно конкурировала с другими европейскими державами, породила блестящую литературу, и в этой стране случились беспрецедентные социальные эксперименты. Другая история – это история экономической отсталости, неограниченного насилия, бедности, неграмотности, отчаяния и коллапса. И что интересно, многие исследователи подписываются под обоими этими нарративами, обеими этими историями одновременно. Но для ученого это нехорошо - верить одновременно в две истории, которые противоречат одна другой.
Верить-то можно, конечно, но нам нужно придумать такой механизм, или метафору, или метарассказ, который координирует эти две истории и позволяет перейти из одной в другую так, чтобы они, оба нарратива, продолжали сохранять свой смысл и вместе с тем как-то были связаны один с другим. Так что я предлагаю в качестве такой метафоры или механизма, или того или другого, мы с вами это еще обговорим, идею внутренней колонизации – процесс отчасти парадоксальный, отчасти очень понятный, который шел в течение большой части имперского периода, начался еще до него, закончился, я думаю, после него или вовсе не закончился: процесс, в котором государство колонизовало собственный народ.
Начнем с XIX века, поскольку он нам всем лучше известен. В XIX веке Россия была колониальной империей. Она соревновалась на равных с Британской империей, с Австрийской или Австро-Венгерской империей, с Французской империей. И одновременно она была колонизованной территорией, подобной Конго или Индии. В разных своих аспектах и в разные периоды российская культура была и субъектом, и объектом ориентализма. Пути колонизации лежали вне России, Россия расширялась, я об этом буду сейчас говорить, но также они шли внутрь российской глубинки. Если внешние пути шли в Восточную Европу, Центральную Азию, Ближний Восток и Тихоокеанский регион, они также шли в земли, окружающие Новгород, Тулу, Оренбург. Именно в этих глубинных и срединных территориях империя селила западных колонистов и организовывала военные поселения. Военные поселения – история, которую вы, наверно, помните из курса средней школы. В александровскую эпоху эти поселения в правительственной переписке, которая шла на французском языке, назывались колониями.
В этих срединных, глубинных территориях российская знать владела миллионами душ и наказывала миллионы тел. В этих срединных территориях имперские эксперты открыли самые необычные общины и собрали самый экзотический фольклор. В эти срединные глубинные территории России уходили российские пилигримы, этнографы, народники в своем поиске необыкновенных групп, которые они пытались найти среди русского народа. Это все характерные феномены колониализма: миссионерская работа, экзотические путешествия, этнографические исследования. В России в XIX веке они были направлены внутрь российских деревень скорее, чем вовне российской территории или в заморские страны.
Россия постоянно, хотя неравномерно, расширялась, но расширяясь и колонизуя вновь завоеванные окраинные территории, она колонизовала и собственный народ. Эти два процесса, внешняя колонизация и внутренняя колонизация, шли одновременно и параллельно, они конкурировали между собой. Энергия и ресурсы империи всегда были ограничены, даже и в России. Нам надо исследовать взаимодействие между этими двумя процессами, представляя их как два сообщающихся сосуда, потому что, так сказать, население и, условно говоря, колонизационная энергия всегда были ограничены.
Идея внутренней колонизации, конечно, очень спорная. Вообще сама идея колонизации применительно к Российской империи относительно нова. Еще два десятилетия назад идея того, что Украина или, скажем, Средняя Азия были колониями, или даже что Польша или Финляндия или Сибирь были колониями Российской империи, эти идеи, хотя они имеют очень глубокую историографию, вызывали сердитое раздражение или сопротивление по обеим сторонам железного занавеса. В 1990-х годах постколониальные эксперты дебатировали о причинах, по которым они либо будут, либо не будут применять свои постколониальные концепты к возникавшим тогда странам постсоветского пространства. Современная литература отчасти решила эти проблемы, но породила новые, фокусируясь на этничности, национализме и суверенитете.
Многие исследователи стали не то чтобы игнорировать, но придавать меньшее значение тем своеобразным институтам Российской империи, которые не имели прямого отношения к этничности или суверенитету, но определяли жизнь северной Евразии в течение нескольких столетий. И именно эти институты привели эту часть света к потрясениям ХХ века. Но при том, что идея внутренней колонизации парадоксальна и вроде как выглядит свежей, она не является совсем новой. В частности, в моей книге большая глава касается того, как эта идея обсуждалась и формулировалась классиками российской истории в XIX веке, такими людьми, как Сергей Соловьев или Василий Ключевский, когда они писали свою знаменитую формулу, что Россия это страна, которая колонизуется. Но, конечно, в постколониальных дискуссиях это не обсуждалось.
Колонизация и крепостное право
Важный материал, к которому может быть применен такой подход – это российское крепостное право. В XIX веке крепостное право было центральным предметом и российской политики, и историографии, то есть не только политики, экономисты дебатировали и рубились в отношении того, что делать с крепостным правом, как его реформировать, но и историки тоже непрерывно занимались его историей. В нынешних книгах и даже учебниках по российской истории XIX века крепостное право исчезает прямо на глазах. Если смотреть на учебники, которые выходят, то там всё меньше и меньше глав, главок или секций, где есть ссылки на крепостное право. Что случилось с крепостным правом? Мы знаем, что крепостное право было отменено в России примерно в те же года, когда было отменено в Америке рабство, что крепостное право имело гораздо более широкое применение, количество крепостных было несравненно больше в России, чем количество черных рабов в Америке. Оно существовало дольше, оно имело глубокое влияние и долговременные последствия. Но в американской историографии исследование рабства и память о рабстве – это огромная область, выходят целые журналы, посвященные этим вопросам, книги, опять-таки учебники. Ничего похожего в отношении крепостного права мы не знаем ни по-русски, ни по-английски. Это двойной стандарт, которого в исследовательской практике быть не должно.

Статья публикуется по журнальному источнику (Геофизические процессы и биосфера, 2005, т.4, с157-164), который относительно малодоступен.

Но в текст внесены некоторые авторские исправления, поскольку опубликованный в журнале текст содержит несколько ощибок, внесенных редактированием.

Процессы внутренней колонизации вЕвропе и России 701-1850 гг. и солнечные циклы.

© 2005, 2007 г. С. А. Петухов

sergey. petukhov@ gmail. com

Внутренняя колонизация – важный процесс в развитии государств и цивилизаций. Для ее количественной характеристики и исследования связей с климатическими и геофизическими явлениями предлагается использовать специальныйхронологический индекс колонизации , характеризующий количество городов, основанных (или впервые упомянутых) в течение некоторого периода времени. Полученные таким способомхронологические индексы колонизации 7 европейских стран и регионов (Германии, Нидерландов, Чехии/Словакии, Скандинавии, Восточной Прибалтики, Белоруссии/Украины и России), покрывающие период от 701 до 1850 года, проявляют значительную синхронность, а также демонстрируют высоко достоверную связь с солнечной активностью. Обсуждается связь явлений колонизации, урбанизации и культурных сдвигов с 80-90 летними циклами солнечной активности.

Рассмотрение исторических процессов часто основано на анализе имманентных им причин развития отдельных областей(таковы, к примеру, истории техники или религии, где крупные события вызывают многочисленные последствия по механизмам причинно-следственных связей) и усложнения их систем. Однако внешние «часы» - циклически изменяющиеся климатические факторы и внезапные погодные аномалии могут заметно воздействовать на социум и влиять на ход истории (например, набеги кочевников, вызванные засухами [Гончаров, 1994], или сильное похолодание XVI века, повлиявшее на социальные процессы в странах Европы [“ Holocen ”, 1999]. Существуют также исследования, показывающие, что аналогичное предположение можно выдвинуть относительно возможного вклада в динамику исторических процессов космофизических и связанных с ними геомагнитных факторов [Эртель , 1994]. Доказательство существования подобного воздействия – задача междисциплинарная, поскольку проводится на историческом материале, но методами, специфичными для естественных наук. В случаяхобщественных явлений, предположительно связанных с природными циклами, возможно прямое сопоставление природных и специально разработанных для этой цели социальных индексов. В данной работе исследуется связь явлений колонизации с климатическими и солнечными циклами.

Материалы и методы.

Использованные в работе базы включали данные о городах Центральной и Восточное Европы, а также азиатской части России (за период 701-1850 г., всего 2105 городов),годы основания городов, годы получения имигородского статуса, а также данные о численности их населения в настоящее время (2000-2002 гг). Рассматривались все белорусские, голландские, прибалтийские, российские, украинские города; польские и немецкие города с населением более 20 тыс. чел.; чешскиеисловацкие города с населением более 5 тыс. чел. и выборка наиболее исторически значимых скандинавских городов. Города Калининградской области рассматривались вместе с городами Латвии, Литвы и Эстонии, поскольку их возникновение входило в единый исторический процесс колонизации Прибалтики.

Для сбора данных использовались энциклопедии и словари [Большая Советская Энциклопедия , 1981; The new encyclopedia Britannica , 1992, Brockhaus Enzyklop ä die , 1981; Mala encyclopedia PWN , 2000; V šeobecná encyclopedia , 1996, Kuča , 1995-2001], сайт исторической демографии и популяционной статистики www. library. uu. nl/ uesp/ populstat/ populframe. html , виртуальная «Народная энциклопедия городов и регионов «Мой город»» (www. mojgorod. ru ), а также материалы сайтов www. citypopulation. de и www. vgd. ru .

На основе этих данных были построены временные рядырегиональных 25-летнихиндексов колонизации, равных числу поселений с городским будущим, основанных или впервые упомянутыхв течение25-летнего интервала времени для рассматриваемой территории. Для России был также построен более подробный, с 10-летний индекс.

В качестве природных индексов использовались:

1. Индексы солнечной активности, представленные в National Geophysical Data Center (http://www.ngdc.noaa.gov ).

2. Реконструкция солнечной активности по содержанию изотопа бериллия Be 10 [ Bard , 2000]. (IGBP PAGES / World Data Center for Paleoclimatology Data . Contribution Series #2003-006. NOAA/NGDC Paleoclimatology Program, Boulder CO, USA). Из и сходной серии были рассчитаны медианные средние значения солнечной активности для 25-летних периодов.

3 ). Реконструкции колебаний температур воздуха в Северном полушарии в XI - XX веках [ Jones et al, 1998 ]- P . D . Jones , K . R . Briffa , T . P . Barnett , and S . F . B Tett , (1998), Millennial Temperature Reconstructions . IGBP PAGES/World Data Center-A for Paleoclimatology. Data Contribution Series #1998-039. Для серии колебаний температур воздуха в Северном полушарии рассчитывались средние отклонения температуры для 25-летних периодов.

Для создания баз данных и ихобработки использовались программы Dbase V , NCSS 97, Excel из MS Office 2000, а также пакет программ анализа временных рядов, разработанный в Институте физики Земли РАН и любезно предоставленный А. Г. Гамбурцевым.

Результаты.

1. Колонизация и урбанизация Европы по данным индексов.

График процессов колонизации (рис. 1А) демонстрирует их синхронность для большинства регионов, в том числе и для наиболее удаленных - Восточной и Западной Европы. Но при этом внутренняя колонизация в Западной и Центральной Европе была ограничена доступнымитерриториями, которые были исчерпаны в XIV столетии. ДляВосточной Европы она продолжалась дольше, а для азиатской части России продолжается и в наше время. Для Скандинавии обнаруживается существенное отличие –образование немногих городов в ранний период (часть из них прекратила существование) и подавляющего числа остальных городов в XVII веке.

Рис.1 Синхронность процессов колонизации в Европе 701-1850 гг. (7 регионов). По оси абсцисс – 25-летние периоды, по оси ординат – количество поселений с городским будущим, основанным в данный период.

Контроль индексов колонизации.

Города, данные о датах основания которых были использованы для построения индексов колонизации, сильно различаются по своему современному значению. Однако поселения, основанные в принципиально важных для дальнейшего развития регионах, обычно имеют большие возможности для развития, и, как следствие, характеризуются в будущембольшей численностью населения. Таким образом, сравнение временного хода индекса колонизации (количества городов, основанных в некоторый период времени) с численностью населения этих городов, например, в настоящее время (2000-2002 г.), может служить дополнительным количественным контролем того, что предложенный индекс отражает реальную историческую динамику освоения принципиально важных регионов.

Другим методом контроля адекватности индекса колонизации поставленной задаче может служить исторический контроль – сопоставление моментов возрастания данного индекса с периодами интенсивного развития данного региона, отраженного в исторических источниках.

Графики, одновременно отражающиепроцессы основания городов и численность их современного населения (для России и Германии) представлены на рис 2 (А и В). Полного совпадения между двумя профилями в том и другом случае нет. Однако, очевидно, что пики роста городов довольно точно отражают историческое освоение перспективныхтерриторий

Для Германии главные периодами колонизации были 726--825, 1026-1050, 1151-1175, 1226-1250 гг.Для России эти принципиальные моменты приходятся на:

· 1126-1150 гг., колонизацию бассейнов верхней Волги и Оки в XII столетии (характерная фигура – Андрей Боголюбский);

· 1226-1250 гг., нашествие татаро-монголов – возникновение. городков беженцев, не обладающих потенциалом роста;

· 1351-1375 гг., оживление русских княжеств к концу ига – в XIV столетии (характерная фигура Дмитрий Донской),

· 1475-1450 гг.,появление независимой России (Иван III );

· 1551-1600 гг., освоением Поволжья во второй половине XVI столетия (Иван IV Грозный и Борис Годунов);

· 1626-1675 гг., продвижение на Урал и в Сибирь;

· 1701-1725 гг., освоение юга России и выход на Балтику в конце XVII -начале XVII столетия (Петр I );

· 1751-1775 гг., завоевания на юге во времена Екатерины II ..

Количественный и исторические контроли были использованы для индексов чешских, белорусских/украинских и прибалтийских городов и подтвердили явление принципиальных периодов внутренней колонизации.

Рис. 2 Основание новых поселений с городским будущим на территориях, принадлежащих современным России и Германии и их население на начало XXI века. А. Территория России 826-2000 гг. В. Территория Германии 676-1600 гг.

От редакции: Поводом к беседе с Александром Эткиндом стал вышедший в издательстве «НЛО» сборник «Там, внутри». Гефтер.ру решил артикулировать авторское понятие внутренней колонизации в более обстоятельной беседе. Была ли Россия в плену у себя? Или такой ее полон - только иллюзия, затмевающая и иногда блокирующая социальные процессы?

Александр Эткинд - культуролог, эссеист. Профессор Европейского университета (Санкт-Петербург) и Кембриджского университета (Великобритания).

Понятие «Внутренняя колонизация» по самому смыслу подразумевает постоянство не только экономических, но и политических правил взаимодействия колонизаторов и колонизуемых. Насколько можно говорить о четких политических правилах в случае внешней колонизации? Или эти правила были текучи, изменчивы? Поглощались ли они, например, инерцией традиций? Или централизованной модернизацией?

Это важный вопрос. Эксплуатация, экзотизация и насилие - вот составные части колонизации. Иначе говоря, это экономика, политика и культура. При этом, хотя экономическая эксплуатация всегда являлась целью колонизации, а политическое насилие часто было ее средством, определяющим для колонизации (то есть отличающим ее от других типов завоевания или подавления) является культурная дистанция. Она создавалась усилиями либо одной (доминирующей), либо обеих сторон колониальных отношений. Культурная дистанция конструировалась имперской элитой и в отношении внешних, и в отношении внутренних колоний. Политически колониальное правление всегда начиналось и кончалось чрезвычайными положениями и всегда пыталось нормализовать их. Метрополия пыталась установить правила и законы, но обычно она не очень в этом преуспевала. В лучшем случае верховенство закона устанавливалось в метрополии и оставалось привилегией ее населения, делая вклад в его растущие отличия от колонистов и колонизованных ими «дикарей». Я это называю имперским градиентом: экономические стандарты и права человека в метрополиях обычно были выше и соблюдались лучше, чем в колониях. Но в ситуации внутренней колонизации, например в России, устанавливался обратный имперский градиент: блага и права на периферии империи оказывались лучше обеспечены, чем в центре.

Можно ли найти точку, в которой началась внутренняя колонизация России? И когда она закончилась - или, может быть, закончится?

В моменты роста внутренняя колонизация перемешивалась с внешней, когда границы империи расширялись и оставляли внутри неосвоенные пространства. Внутренняя колонизация становится отдельным процессом в периоды относительной стабильности, например в XIX веке. Моя собственная книга, которую сейчас переводит «Новое литературное обозрение», кончается началом XX века. Я рассматриваю в ней процессы внутренней колонизации, которые предшествовали Российской империи и шли в течение всего имперского периода. Я начинаю с пушной торговли, которая в большой степени сформировала территорию российского царства и потом империи, особенно динамичные восточные рубежи. Потом пушнина кончилась, а огромная территория, захваченная ради этого колониального товара, осталась. Эту территорию надо было освоить, населявшие ее народы - цивилизовать, а государству, распухшему на экспорте меха, - найти новые источники существования. Так наступило Смутное время, произошел религиозный раскол, закрепощены крестьяне. Потом наступил черед формирования империи, которая уже не была ресурсно-зависимой. Я провожу аналогию между двумя ресурсно-зависимыми периодами - меховым и нефтегазовым. Эта аналогия позволяет лучше понять природу московского госстроительства, а также и характер кризиса, который наступит, «когда закончится нефть». Центральные главы моей книги рассказывают об институтах империи, которые я трактую в колониальном ключе: о крепостном праве, сословиях, немецких и других иностранных колониях, крестьянской общине и, наконец, религиозном сектантстве. Одна из глав рассказывает о Канте и его круге в годы российской оккупации и аннексии Кенигсберга во время Семилетней войны. В противоположность трактовкам, которые доминируют в постколониальной теории, я рассматриваю молодого Канта как колониального подданного, даже как угнетенного субалтерна, который был травмирован своим опытом жизни в колонии и потом перерабатывал этот очень современный опыт в своей философии, вплоть до этики и до проекта вечного мира. Довольно большая и тоже новая для русского читателя глава описывает теории и практики, которым предавались чиновники Министерства внутренних дел в середине XIX века. Кое-чем эти деятели - писатели, философы и этнографы, ставшие имперскими администраторами, - сильно напоминают постсоветских политтехнологов.

Колонизация обычно сопровождается усилением различий культурных паттернов в поведении людей на завоеванной территории: туземцы перестают быть однородной массой, среди них выделяются дикие и образованные, дружественные и враждебные, индивидуалистические и коллективистские и т.д. Важно, что это не только взгляд из метрополии, но и социальная разметка самой жизни в колонии. Насколько устойчивой она была при расширении российских владений?

Я этот процесс описываю как растягивание культурной дистанции. Например, в России имперского периода шел длительный, последовательный процесс конструирования «народа» (сословия крестьян), который представлялся все более отличным от писавшей и читавшей о нем публики. Публика жила семьями, ценила частную собственность, имела поместья и банковские счета, осваивала сложные способы умножения состояний, закрепления их в личном владении, передачи по наследству. А народу публика приписывала жизнь общинами, добровольное и регулярное перераспределение земли, самоотречение и альтруизм, диковинные способы религиозной веры и сексуальной жизни.

Как можно соотнести понятие «внутренняя колонизация» и смежные понятия - «оккупация», «мобилизация»? Если советский проект - вариант мобилизационного проекта, то в каких моментах он продолжал внутреннюю колонизацию?

Оккупация - временный процесс и всегда чрезвычайное положение; внутренняя колонизация происходит на территории, которая когда-то была оккупирована, но давно считается своей. Мобилизация с внутренней колонизацией не очень связана; ясно, что мобилизация проводилась (даже в самом широком значении) во всевозможных социальных устройствах, они все нуждались в особых режимах накануне или во время военных усилий. В советское время ГУЛАГ и колхозы были институтами внутренней колонизации. Культурную революцию 1920-х тоже, наверное, можно рассматривать в этом свете. Но многие интересные процессы, включая и сам террор, надо интерпретировать иначе. Людей арестовывали не для того, чтобы наполнить лагеря, которые имели какую-то рациональную функцию, например колонизацию; наоборот, лагеря создавались для того, чтобы было куда послать арестованных. Я сам не рассматриваю советский период в моей книге, но на эту тему появилась или появляется интересная литература. В книге, которая выйдет в свет в октябре, - «Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России» - есть блок статей, которые посвящены именно советскому периоду. Это большой сборник, около тысячи страниц, и в нем приняли участие многие коллеги из разных стран - историки, филологи, исследователи современной культуры.

В любой колониальной политике случается разрыв между состоянием центра (имперским величием) и состоянием периферии (эксплуатацией ресурсов). Почему он не столь уж резок в случаях внутренней колонизации, когда периферии предлагается обрести имперские свойства, став полноправным агентом мобилизации?

У Ханны Арендт есть полезное понятие колониального бумеранга, что значит возвращение теорий и практик колониального управления для применения во внутренней политике метрополии. Такое возвращение обычно было связано с растущим насилием, которое в метрополии воспринималось как нелегитимное и неожиданное, хоть оно и давно уже практиковалось в колониях. Арендт писала об этом в связи с опасениями британских лордов конца XIX века, что принятые ими методы усмирения Индии будут применены и в Англии, а это казалось им неприемлемым. В российской ситуации такой возвратный полет бумеранга пересекал не только географическое пространство империи, от периферии к центру, но и ее сословное пространство, от крестьян к горожанам и интеллигенции. Салтыков-Щедрин написал об этом отличную прозу - «Господа ташкентцы». Известно, как имперские чиновники усмиряли Ташкент или Польшу, но для Щедрина (который тоже был чиновником) ужас начинался тогда, когда тех же людей назначали в губернаторы Москвы или Питера. Я думаю, так можно понять некоторые загадочные проявления сталинского террора, который тоже возвращался с Украины или Кавказа в центр и от дисциплинирования внутренней колонии (крестьян) обращался к усмирению культурной элиты.

- Можно ли сказать, что при внутренней колонизации происходит диффузия права, и не только jus Imperii распространяется на народы, но и jus gentium входит в обычаи центра? Как обычаи периферии воспринимались управленческим аппаратом России/СССР (то, что с западнической точки зрения выглядело «азиатчиной» номенклатуры)? Или, наоборот, как агенты европеизации стали на периферии своеобразными «узаконенными маргиналами»?

В постколониальной теории принято различать гегемонию и доминирование - это термины Грамши. Пока эти два процесса сопутствуют друг другу, все в порядке; но там, где силовое доминирование осуществляется без культурной гегемонии, имперское владычество оказывается под угрозой. В Российской империи доминирование над внутренними и внешними колониями иногда осуществлялось военной силой, но культурная гегемония оставалась неразрешенной проблемой для империи. Я рассматриваю разные способы утверждения гегемонии, например фейерверки. Строительство Петербурга было долгосрочной инвестицией в величие: очень крупной, но по политическим последствиям совсем не успешной. Как ни странно, самым эффективным инструментом гегемонии была русская литература. Она завоевала больше русских и нерусских, чем любое имперское предприятие. Но, конечно, императоры и их цензоры этого совсем не понимали.

Беседовали Ирина Чечель и Александр Марков.